холодный, такой злобный, такой могучий ревущий хохот, что Петух задохнулся и забыл свое кукареканье. Перья его встали дыбом. Вся темнота вокруг него преисполнилась омерзительным звуком, и Петух застыл в совершенной неподвижности.
— Ха! Ха! Ха! — громыхал небесный хохот. Он был далеко. Он доносился из-под самых туч. Но он обрушивался с убийственной силой. Казалось, будто смех нацелен прямо на него. И сердце Шантеклера остановилось.
Тот знал его! Этот хохот знал Шантеклера, точно знал, где он стоит, знал страх, проникший в его душу, знал, что он слабый командир, знал его проигравшим, умершим и погребенным.
— А-ха-ха! Ха! Ха!
Там, в небесах, он вынашивал свою победу — самодовольный хохот; чуждый, вероломный, выжидающий хохот... И вдруг Шантеклер понял, что не имеет представления, где находится. На стене, разумеется, — но где на стене? Сторона, обращенная к лесу? Сторона — не дай ей Создатель! — у реки? Он часами обходил стену, кукарекая и не думая об этом, а круг это круг. Он заблудился! А именно сейчас ему стало жизненно важно знать свое местоположение. Проклятая тьма! Как может он мужественно противостоять демону над собой, если он не знает, где находится?
Тот знал, а он нет. Это делало Петуха беззащитным!
И Шантеклер развернулся и помчался по стене. Он не выбежал за стену, ибо что он найдет там? Ров, и что за ним? Лес? Реку? Он не спустился в лагерь. Животные помешают ему, собьют его с толку.
Он бежал по стене и вокруг стены, он рвался, головой вперед, прислушиваясь к собственному дыханию и разрывая легкие, чтобы дышать, слыша над собой тяжелый, торжествую' щий хохот. Он бежал сквозь черную ночь, и он завыл:
— Оно здесь! Я хочу видеть! Я хочу видеть! Я хочу видеть! О Создатель, где я?
Потом, безрассудно, он забежал на пологий откос. Он вскрикнул и покатился со стены в ров.
Скорбящая Корова спустилась вслед за ним и здесь еще раз дохнула на него. И бедный Шантеклер тотчас, будто дитя, прижался к ее шее, съежился и вверился ей целиком, без остатка. Насчет нее у Петуха не было ни малейшего сомнения. И, как ни странно, ее присутствие ничуть его не удивило. Не остановило его и собственное высокое положение. Он просто был благодарен за это убежище, и он спрятался там и ждал, когда прекратится дрожь.
Когда к Петуху-Повелителю вернулся здравый рассудок, он обнаружил, что хохот исчез и снова воцарилась ночная тишь, — он слышал лишь ветер, колышущий деревья в лесу. Деревья! Ах, Скорбящая Корова доставила его на северную сторону стены; лагерь находится между ним и рекою, и он спокоен. Теперь он знал, где находится.
Долго лежал Шантеклер, прижавшись к мягкой шерстке. Он отпустил свой рассудок в свободное плавание по течению ночи, и вскоре открылись и его уста. Он обнаружил, что произносит свои мысли вслух. Скорбящая Корова слушала. Тихо и долго он изливал свои потаенные страхи в ее безмолвие — все без остатка, вплоть до последней глупости, когда он, Шантеклер, Повелитель и вождь, понесся вскачь безумными кругами! Тихо и долго он делился каждой частичкой своего сознания с Коровой, что лежала рядом с ним во рву, и это тоже успокаивало его.
Но потом, даже в такой особенный час, крохотный червячок принялся точить Петуха: та Скорбящая Корова, что вчера вливала в ухо Мундо Кани целые потоки слов, сейчас ему вовсе ничего не говорит.
— Поговори со мной, — резко и громко прозвучали в ночи его слова. — Тебе нечего мне сказать? Кто ты? Зачем ты здесь? Откуда ты пришла? — А затем вопрос, про который Шантеклер подумал, что вовсе сам его не формулировал и даже задавать не собирался: — Почему я люблю тебя?
Его же собственный вопрос так поразил его, что он, будто во рву было светло и это можно было увидеть, пожал плечами, как бы говоря: забудь, я не то имел в виду. Но он намеренно закрыл рот и больше ничего не добавил.
Так прошел последний час ночи. Раз или два он ощущал — совсем чуть-чуть, — как рога ее покалывают ему спину. Они не давали ему уснуть. И в эти моменты Шантеклеру казалось, что Скорбящая Корова обращается к нему, хотя он не мог вспомнить ни языка, на котором говорила она, ни тембра ее голоса; и она не дала никакого ответа ни на один из его вопросов.
Но то, что он узнал от нее, заставило Петуха воспрянуть духом и телом. Три вещи она сообщила ему: три орудия против врага. И две он понял сразу. Но третья осталась загадкой.
Рута, сказала она, защитит.
Крик Петуха сметет и смутит.
А вот и то, что все завершит, —
Пес, который скулит.
Вскоре Скорбящая Корова исчезла, и Петух-Повелитель остался во рву один. А затем с неясным светом, давшим тень каждому твердому телу, ушла ночь, и страшный день настал.
Глава двадцать первая. Утро — рута и кукареканье Петуха-Повелителя
Небо было камнем — провисшее, твердое, совершенно белое, горячее, накрывшее всю землю. Никогда раньше небо не было таким белым. Никогда раньше не возвращало оно с такой яростью жар земли. Ни голубым, ни розовым, ни мягким, ни милосердным, но белым, твердым и горячим было то небо, и гневным.
Казалось, оно все исходит шипением, до самого горизонта, где каменная крышка тряслась и жар, словно пар, убегал наружу.
Не было солнца. Небо было солнцем. И этот день не занимался зарей. Он с яростью набросился на землю. Он вонзился в лица животных. Он будил каждого болью и шипением.
Дети пытались и не могли встать. Матери и отцы видели, что ноги у детей онемели. Они тянулись помочь своим детям, но то были скорбные и медленные движения. Мысли каждого обратились на себя, и каждый жаждал хоть одной прохладной капли воды, дабы оживить свой набухший, вязкий язык.
Животные принялись стонать, и стон этот продолжался бы вечно, словно у хворых, если бы не мысль, тревожащая сознание.
Они говорили:
— Где Шантеклер?
Невзирая на ослепительное белое сияние, они широко раскрывали глаза. Они смотрели вверх, на стену, что окружала их повсюду.
Они говорили:
— Где Шантеклер? Вы не видели Шантеклера? Он уже кукарекал зарю? Мы не слышали его кукареканья!
Они вставали на свои трясущиеся ноги и оглядывались по сторонам. Дети глаз не открывали и, почувствовав, что родители их шевелятся
