class="p1">Как-то к своему большому изумлению и радости поручик застал Настю в комнатушке праздно сидящей. Принарядилась в лучшее платье, отчего еще сильнее похорошела и показалась невестой на выданье. Поручик, словно юнец, оробел, языком не смог шевельнуть. Только восхищенных глаз не сводил с Насти, ждал, когда она заговорит. А Настя молчала. Думы болезненные, как ожог, распирали ее голову. И все о Федоре. Вспомнилась последняя встреча с ним, когда он приезжал в Барнаул. «Окажешься в большой беде — весточку подай. Чем в силах — помогу…» И по сей день в ушах Насти звучали эти слова. Ей казалось, что тогда в голосе Федора слышалось большее, чем простое участие. Настя уловила какие-то скрытые порывы души Федора. Какие — не знала, но смутно угадывала, что дай им волю Федор, и жизнь для нее стала бы светлее и жарче полуденного солнца. Насте думалось, что ради этого следовало пока жить в строгости и отчуждении. Она приходила в душевное смятение от одной мысли, что надежды потеряют власть над ней…
Поручик еле слышным голосом перебил молчание.
— Настенька, чего невесела? Сегодня воскресенье. На дворе весна, в лесу — божья благодать, на полянах — веселые подснежники.
Настя удивленно повела бровями.
— Ну и что же из того?
— В лесу, Настенька, грусть-тоску как рукой с души снимает.
Настя спокойно улыбнулась, урезонила поручика:
— Для меня нипочем, а для вас зазорно со мной через весь посад идти. Офицер. А я кто? Не по душе мне та прогулка.
Упорство Насти накаляло чувства поручика. С каждым днем он все настойчивее добивался ее расположения. И, как прежде, без успеха. Тогда поручик отважился сказать решительное слово.
— Нам, Настенька, ничто не мешает соединиться. Будь моей женой.
Настя долго смотрела на поручика. В прищуренных глазах — сожаление и участие. Впервые назвала поручика по имени.
— Хороший и, видно, душевный человек вы, Алексей Павлович. Только не одна дорожка у нас пролегла с вами…
— Почему же, Настенька? Я от всего сердца предлагаю.
Настя выпрямилась. В ее голосе послышалось гордое достоинство.
— Знаю. Не потому не одна дорожка, что разные мы с вами, что у вас белая кость. Каждый должен себе цену иметь. И я имею. Не боюсь, что подомнете меня. А вот полюбить вас, когда в сердце заноза, кою не вырвешь, не сумею. А жить так, без искорки, не могу.
Поручик несколько отступился от Насти. Много дней ходил живой тенью. От рассеянности послабление в службе допустил. Из-под караула сбежали пятеро арестованных мастеровых, перемахнули через границу к киргиз-кайсакам. Поручик получил строгое наказание от воинской команды — на два года растягивался срок представления к присвоению очередного звания.
Среди барнаульской горной знати злой зимней поземкой поползли пересуды: «Синяков с ума свихнул — вознамерился на бергайеровой женке ожениться. Недостойно офицеру так себя вести. Служанка — не ровня ему. Хотя и разведена, а муж-то ее жив…»
Поручик почему-то, что ни день, сильнее уверовал: не говорила Настя слов отказа. Сон все это, не больше. Лишь после вторичного пылкого объяснения поручик убедился, что Настя создана не для него.
Настя же после того ушла из услужения отцу Ферапонту. Зашила в мешочек из чистой холстины все до единого подарка и попросила матушку:
— Отдайте Алексею Павловичу.
Из сострадания к поручику Настя ушла с Барнаульского завода. Куда — никому слова не сказала.
* * *
С крепостной стены рявкнула пушка. Тотчас же на будке появился указ. Большой лист бумаги усыпан крупными буквами. Выстрел и указ оповещали о побеге с глубинных подземных работ Змеиногорского рудника секретного колодника. Имя его умалчивалось, зато приметы расписывались с дотошными подробностями. И самое главное — указные знаки, или клеймо, на лбу: «З. Р.» — сокращенное название рудника.
Указ настрого предписывал каждому работному, под страхом жестоких наказаний за упущение, задержать беглого, за то обещана немалая награда: двадцать пять рублей деньгами. Чтобы усилить рвение работных в поимке, начальство сообщало, что
«оный вор и разбойник к тому же убивец трех человек, из коих один — малолетний ребенок…»
Загалдели, засудачили работные. Не бывало такого, чтобы в секрете находилось имя беглого. Да и не слыхивали до этого, чтобы какие-то секретные колодники на руднике водились. В глаза их никто не видывал. Откуда им взяться и кто они?
Несколько дней подряд солдаты шныряли по руднику, версты на две окрест его обшарили все кустарники и каменные выступы. А беглого не нашли, будто кто выдумал его. По селениям поскакали нарочные.
Работные, наперекор наказу начальства, ничуть не помогали в поисках, между собой переговаривались. «Поди, наш же брат, тот беглый. А что убивец, то, может, брехня. Начальству и барышнику — одна вера».
Глубокой ночью в дверь избы Федора несмело постучали. Мелкий и густой осенний дождь противно хлюпал в лужах. Казалось, кто-то неуверенно, на ощупь шагал в сапогах.
Федор открыл дверь. В кромешной темноте не видно и силуэта человека.
— Это я, кум.
По голосу Федор узнал Алексея Белогорцева.
— Ну ж и непогодь… А правда, сбрехало начальство, что беглый убивец.
— Завтра не мог сказать? Затем только и пришел?
Белогорцев, будто не слышал вопроса, протиснулся в сени, отряхнулся и бросил в темноту:
— Заходи сюда… Открой-ка, кум, чулан да светильник запали — из чулана свет наружу не просочится.
При дрожащем свете Федор увидел незнакомого человека. Нечесаная бородища туго скрученными веревочками падала ниже пояса. На левой руке болтался обрывок цепи.
— То ж Васька Коромыслов, — сказал Белогорцев. — Помнишь? Сыскал его ноне вечером в копне сена за огородом. Он и есть беглый колодник. Хочет важную весть сказать тебе.
Васька сел на лавку, несмело попросил:
— Поесть и испить бы что. Третьи сутки голодом… Цепочку с руки сбить да бороду обрезать…
Голос у Васьки увядший, надтреснутый, в движениях бесконечная усталость. И только беспокойный блеск глубоко запавших глаз говорил о большом душевном волнении.
— Поклон тебе, Федор, от дружка и тестя Соленого. Вместе с другими колодниками робит в потаенном забое Змеевой горы на большущей глубине… Иные прикованы к тачкам. Те, кто руду откатывают, по двое и трое скованы. У каждого на лбу, как у меня, отметина. Всех человек двадцать. Бывало и более. Померли некоторые… Раз в неделю на тачках выкатывают руду в Крестительскую штольню, когда нет там посторонних глаз. Под строгой охраной робят…
Федор нетерпеливо и горячо перебил:
— Выходит, каторжные они?
— Хуже, брат… нету оттудова выходу никому наружу. Глаза совиными стали. Факелы разрешают жечь только при работе. Остальное время люди в темноте копошатся.
