плановом снабжении далеко не уедешь. Гибкость требуется, частная инициатива…
Идти им было в Замоскворечье полчаса. Так долго хранить секреты Миша не умел и по дороге выболтал: в прошлом году он встретил в Москве Юлию Славницкую и с ней сошелся. Живет с ним, в его комнате.
— Жизнь бедняжку сильно потрепала. Эта история тогдашняя с Шуваловыми…
— Какая история?
Лохматов с удивлением слушал, что Юлечка, эта звезда еланских гимназических балов, вышла замуж за богача Шувалова, в восемнадцатом бежала с ним к немцам в Киев, а когда он там умер, сошлась с его сыном Иваном, которого вскоре после этого поймала, как белогвардейца, и расстреляла Еланская губчека.
— Ты ей не напоминай, — просил Берг, — ей будет неприятно.
— Знаешь, Мишка, — сказал Николай, — стоит ли мне идти к вам?
— Что ты? Почему? — всполошился Берг. — Из-за Юльки? Ей-богу, она баба хорошая. Ей не повезло. Да ты меня обидишь, Колька! Политика политикой, но надо же человеком оставаться, надо понять ее…
— Ну ладно, идем.
— Вот и отлично! — Толстяк опять повеселел. — Квартирка у нас, к сожалению, коммунальная, восемь хозяек, настоящий желтый дом, ха-ха! Обещали в жилотделе ордер на другую комнату, да волокитничают. Придется сначала частным образом подыскать, потом ордер оформить. Слыхал анекдот: в Октябре взятка за границу сбежала, а в нэпабре опять к нам вернулась? А слыхал — московские официанты решили раз навсегда не брать больше чаевых? Умора! Профсоюз постановил. Думаю, ничего у них не выйдет.
2
Вошли с парадного в полутемную переднюю.
— Иди за мной, — полушепотом пригласил Берг и чиркнул спичкой.
Задевая плечами за чужие пальто на вешалках, свернули по коридору вправо, влево, и Миша тихонько постучался. Дверь отворилась. Толстяка чмокнули в щеку, прежде чем он успел отвести в сторону дверное драпри и осветить лицо гостя.
Узнав Лохматова, Юлия невольно отступила на шаг, запахивая на груди капот. Михаил восторженно смеялся. Николай заставил себя вежливо улыбнуться. В других обстоятельствах он вряд ли узнал бы свою давнюю партнершу по танцам. Вместо прежней косы на голове у нее торчали вихры прически «под мальчика». На похудевшем лице углы рта заметно опустились, а главное, миндалевидные глаза смотрели чересчур настороженно. Лишь когда Юлия улыбнулась, Коля вспомнил ее гимназисткой. Это была все-таки она и все еще оставалась эффектной.
После небольшого замешательства Юлия протянула Коле руку.
— Господи! Вы ли это?.. Как давно!.. Раздевайтесь же, садитесь! Сейчас я обед подам…
Засуетившись, она одним взмахом руки подвязала фартук и вихрем выскочила из комнаты, успев окинуть взглядом в зеркало-трюмо себя и гостя.
Миша усадил Николая на широкую низкую тахту. Круглый стол придвинут был вплотную к пузатому шкафу красного дерева, с разводами яркого пламени на дверцах. В комнате умещались и треугольный туалетный столик перед трюмо, с массой дамских принадлежностей, и какие-то вещи в углу за ширмой, и вместительная стенная аптечка, из которой Берг вытащил хрустальный графин с рюмками, и кресло-качалка, скрипнувшее под тяжестью хозяина. Над тахтой стену закрывал отличный ташкентский ковер. Колины ступни тонули в разостланной на полу медвежьей шкуре.
Оттерев зазябшие руки, Миша приподнял крышку над суповой миской и принюхивался к аппетитному пару, а Юлия переодевалась за ширмой и говорила оттуда:
— Я осуждена вечно жить в тесноте! Помните, Коля, мой дом номер семь на Козинке, в Еланске?..
Начали с тоста «за встречу». По Юлиным словам, жизнь у нее сколько-нибудь устроилась лишь с Мишуком. Она работала секретаршей в одном из трестов, где они и встретились. Недавно оттуда ушла и домовничает. Мишук достаточно зарабатывает на двоих.
Миша за обедом говорил, как будто на трещотке трещал, а Коля ел и слушал, изредка отвечая на вопросы.
— Тебе надо жениться, — решил толстяк после первых рюмок водки. — Жизнь в новый цвет окрасится, ей-богу, ха-ха!
Юлия смотрела на Колю и щурилась, неопределенно улыбаясь. «Лиса!» — думал Николай. Холодноватый оскал улыбки придавал ей нечто от хищного зверька или от манекена из ателье мод.
Тепло от водки приятно разливалось по телу и настраивало Колю примирительно. «Жалкие люди, — мелькало в его голове, — гоняются за легкой жизнью! Мишка дурак, говорит — «женись!»… Каждый несчастлив по-своему… Вот тебе и ха-ха!..» — мешались у него мысли.
Разговаривали под патефонную музыку (граммофоны без труб входили в обиход), — потому что, объяснил Миша, «за стеной народный судья живет, а стенка тонкая».
— Ты, Коля, идеалист, — говорил он. — Таких мало, вроде тебя да Костьки Пересветова, не от мира сего. А мы с Юлечкой люди обыкновенные. Зла никому не желаем, себе хотим покоя и минимального комфорта, — наше человеческое право! Вы, идейные коммунисты, гонитесь за раем на земле для потомков, — гонитесь себе на здоровье, ха-ха! Мы так далеко не заглядываем, не мешайте нам только, Христа ради, спокойно жить… Эх, несчастное наше поколение, Колька!
— Врешь, счастливое!
— Да в чем же счастье? С четырнадцатого года все куда-то спешим и спешим, и пожить некогда… Помололи нас на мельнице, хватит, знаем, где раки зимуют…
Миша тихонько запел:
Там сел на лавочку
И вспомнил Клавочку…
— Коля, ты слышал эту песенку — «Клавочка служила в Эмпека»? Как там из-за нее?
Спец проворовался,
На Чека нарвался,
И в подвал он как-то угодил.
«Гипнотизирует меня, — думал тем временем Николай про Юлию, которая неотрывно смотрела ему в лицо из-за самовара. — Мишка дурак, думает, что она его любит».
Из Еланска, по словам Берга, в начале войны с Польшей его выслали. Коля слушал Михаила, но отвечал не совсем впопад. Собеседник, однако, понимал его.
— Ишь они какие! — не глядя ни на Мишку, ни на Юлию, зло говорил Коля. — Им тяжело… А другим легко? Смотри, брат… В подвал угодишь — вспомнишь Юлечку!..
— Знаю, знаю, нэп надолго, но не навсегда, — отзывался Миша. — Читали у Ленина, знаем. А ты думаешь, колесо назад повернуться не может? Незаметно, незаметно, а там глядишь… еще как может-то! А пока что нам и за спиной у коммунистического государства не дует.
— Что значит колесо? — спросил с опозданием Лохматов.
— А то, что из сотни сох одного трактора не выкроишь, как из сотни лодок — одного парохода, так, что ли, Троцкий сказал? На Всероссийскую выставку всего тринадцать тракторов нашлось, и те заграничные. С семью буржуазными странами уже соглашения торговые, а внутри на рабочих держитесь? Рабочие терпят вас, не спорю, но без частной инициативы вам труба… Ленин пишет — социализм мы протащили в повседневную жизнь, — а в Москве и губернии восемьдесят с лишним тысяч частных торговых заведений. Ваша программа —
