Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Актеон, превращенный в оленя, был разорван собственными собаками. Именно такая участь ожидает Тита Андроника – его уничтожат те, кто уступал ему и в статусе, и в благородстве и должен был служить ему, а не решать его участь[206]. Тит символически уподобляется оленю: как и это могучее и благородное животное, римский полководец превратится в загнанного зверя и попадет в западню.
С затравленным животным сравнивается и дочь Тита, Лавиния, которую во время охоты ждет страшная участь – враги отца изнасилуют ее прямо на трупе убитого мужа и отрубят руки и язык, чтобы несчастная не смогла поведать о виновниках своего бесчестья. Отождествление образа Лавинии с ланью (серной) возникает, когда сыновья императрицы Таморы обсуждают, кому достанется дочь Тита[207]. Главный злодей пьесы, мавр Арон, тоже подчеркивает сходство будущей жертвы и беззащитной лани, усиливая наметившуюся антитезу героев-охотников и героев-жертв, на которой будет дальше строиться система персонажей:
Лесные чащи глубоки, обширны,
И много там пустынных уголков,
Природой созданных для злодеяний;
Туда сманите лакомую лань,
С ней справьтесь силой, если не словами[208].
Безмолвие Лавинии, которой после изнасилования отрежут язык, будет лишь усиливать эту зооморфную параллель. Это подчеркивают и дядя, и отец девушки.
Марк:
… я повстречал ее в лесу,
Где в поисках убежища блуждала
Она, как насмерть раненная лань.
Тит:
О лань моя! Тот, кто ее изранил,
Меня сильней, чем смертью, поразил.
Бессловесная, слабая, беззащитная, как лань, она в итоге будет принесена собственным отцом в жертву его представлениям о чести и отмщении.
В трагедии «Тит Андроник» женские образы соответствуют двум типам в рамках уже намеченной в ранних пьесах Шекспира дихотомии – хищницы (Тамора, которую сравнивают с пантерой, Маргарита Анжуйская – тигрица) и жертвы (Лавиния). «Укрощение строптивой» пародийно использует эту схему, ставя под сомнение ее очевидность. На первый взгляд сестры Катарина и Бьянка относятся к героиням разного типа: старшая – «дикая кошка», хищная птица, «ведьма», а младшая – кроткая голубка, но к развязке ситуация меняется на противоположную: Кэт «укрощена», а Бьянка только начинает «выпускать коготки».
Зоо– и орнитоморфные параллели к образам персонажей напоминают об их мифологических и литературных прототипах; если Лавиния сравнивается с ланью напрямую, то ее судьба является прямой отсылкой к истории Филомелы, изложенной у Овидия и кочующей по текстам поэтов Средневековья и Возрождения. Рассказывая Таморе о предстоящем убийстве Бассиана и насилии над Лавинией, Арон называет последнюю Филомелой, отсылая читателя в очередной раз к тексту овидиевских «Метаморфоз» (Книга VI, 412–674). С Филомелой сравнивает Лавинию и Марк, когда видит ее после случившегося с ней несчастья:
Лишь языка лишилась Филомела
И вышила рассказ свой на холсте.
Но у тебя возможность эту взяли,
Хитрейшего ты встретила Терея:
Он отрубил прекрасные персты,
Что выткали б искусней Филомелы.
Чтобы развеять последние сомнения в тесной связи своего произведения и «Метаморфоз» Овидия, Шекспир напрямую указывает на древнеримскую поэму как на источник сюжета о Лавинии. Книга Овидия появляется в трагедии в качестве улики – обезображенная девушка с ее помощью пытается навести родных на след преступников.
Тит
Ты видишь, как листы перебирает?
Помочь бы ей…
Что хочет отыскать? – Прочесть тебе
Трагический рассказ о Филомеле,
Предателе Tepee и насилье;
Боюсь – в том корень и твоей беды.
<…>
Была ль настигнута ты так же, дочь,
И обесчещена, как Филомела,
В дремучем и безжалостном лесу?
Шекспир на данном этапе творчества полон решимости превзойти предшественников и соперников – античный сюжет он дополняет еще более ужасающими деталями: Хирон и Деметрий, изнасиловавшие Лавинию, отрезают ей не только язык, но и руки, лишив ее даже той возможности искать помощи, что была у Филомелы[209]. Этот варварский акт завершает метаморфозу героини: бессловесная, безрукая, Лавиния в своей невыразимой муке ближе к агонизирующему раненому животному, чем к человеку.
Чем же заслужили герои трагедии такую чудовищную судьбу? Что сделало Тита и его детей жертвами такой изуверской жестокости со стороны врагов? Ответ, предлагаемый драматургом, звучит неутешительно, однако отвечает древней, еще аристотелевской концепции трагического героя: как правило, он сам – виновник своих бед. Со временем Шекспир отшлифует, усовершенствует этот принцип, доведя его до виртуозного уровня в трагедии «Макбет», где заглавный персонаж является одновременно и протагонистом, и антагонистом пьесы, то есть конфликт практически полностью перенесен в сознание (consciousness) героя, точнее, его совесть (conscience).
На этапе создания «Тита Андроника» Шекспир еще не окончательно утвердился в своей концепции трагического героя, поэтому мы не видим в пьесе всех знакомых нам по зрелым трагедиям этапов его нравственной эволюции (от рокового заблуждения и духовной слепоты до прозрения ценой страшных потерь, страданий и гибели). Тит как персонаж во многом еще является наследником более примитивных и прямолинейных в этическом плане кровавых трагедий; его главная задача – осуществить месть за нанесенные обиды, и его образ практически полностью подчинен этой задаче.
Хотя трагедия «Тит Андроник» относится к римскому циклу шекспировских пьес, Рим здесь – весьма условный образ, а сам Тит вообще вымышленный персонаж. Полководец с таким именем и хоть сколько-то похожей судьбой не упоминается ни в одном из источников, к которым прибегал Шекспир при создании своих римских трагедий (чаще всего – к «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха и трудам Тита Ливия). В отличие от таких персонажей, как король Лир, Гамлет и Макбет, у которых были отдаленные исторические прототипы, а также ряд сценических воплощений, образ Тита Андроника, скорее всего, является творением самого Шекспира.
Тит – римский полководец, чья жизнь прошла в военных походах и битвах с варварскими племенами. Рим воплощает для него величие и силу, и он гордится тем, что немало способствовал процветанию «вечного города». На полях сражений Тит потерял двадцать сыновей, но его утешает, что все они похоронены в усыпальнице около Капитолия как почетные защитники отечества. В своей слепой, беззаветной преданности Риму полководец верит, что его сыновьям выпала наилучшая участь, которой только может удостоиться смертный. Первые слова Тита, который вернулся из очередного похода с телом еще одного сына, – не столько о горечи утраты, сколько о радости возвращения: «Андроник прибыл, лаврами повит, / Приветствовать отчизну со слезами, / Слезами счастья о возврате в Рим».
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
