Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
Связь изменений в исторической науке с указаниями вождей, партийными и правительственными постановлениями, решениями съездов правящей партии очевидна и наглядна: ученые-гуманитарии эпохи «репрессанса», как раннего (довоенного), так и позднего (конца 1940-х – начала 1950-х гг.) вынуждены были чутко реагировать на приказы и сигналы сверху; от этого прямо зависела их выживаемость, причем не только в профессии (вспомним хотя бы фразу из знаменитого анекдота: «Я ему цитату, а он мне ссылку»).
С конца 1950-х, а в особенности с 1960-х гг. советское общество претерпевает существенные изменения: жизнь граждан стала значительно более открытой. В передовой статье «Вестника древней истории», посвященной претворению в жизнь решений XX съезда КПСС, подчеркивалось, что возросло международное значение работ советских историков, которые часто переводятся на иностранные языки. И далее следовало утверждение, немыслимое для прошедшей эпохи культа личности: «Крепнут личные дружеские связи наших и зарубежных ученых».
Возникают, по терминологии социологов, городские микромиры, для которых уже характерен принцип самодеятельности личности, ценности общения индивидов как индивидов. Партийно-правительственные постановления не оказывали существенного воздействия на подобную аудиторию, неформальные ценности (в том числе в научной сфере), безусловно, преобладали. Важнее было давление общественное: кто из молодых антиковедов мог всерьез интересоваться марксистскими штудиями по истории рабства после «Песни учителя обществоведения» Юлия Кима (конец 1960-х), на героя которой падал «Капитал» Маркса? Исследователям этого периода советской историографии, пожалуй, существенно более важно хорошо ориентироваться в неформальной культуре, анекдотах, наконец, нежели в постановлениях партийных органов и резолюциях партийных съездов.
Итак, с 1953 г. Э. Грейс жила в Москве, работала в академическом институте; уже по этим параметрам ее жизнь существенно отличалась от жизни большинства советских граждан. Москва в те годы была одним из немногих советских городов, где поддерживался приемлемый по советским меркам уровень снабжения продовольственными и промышленными товарами; Москва была мегалополисом, пусть во многом противоположным, но в чем-то, безусловно, понятным жителю Нью-Йорка (в 1959 г. население Москвы превысило 6 млн, в 1970 г. – 7 млн человек). Э. Грейс могла приезжать в институт только в присутственные дни, причем не обязательно утром, дорога на троллейбусе и метро занимала, по свидетельству Вл. Казакевича, 40 минут. Гуманитарные академические институты располагались тогда в историческом центре столицы. Зарплата старших научных сотрудников академии, как и университетской профессуры, была в 1950-е годы существенно выше средней по стране. Но этот разрыв (как и неравенство в доступе к пенсионному и медицинскому обеспечению) постепенно сокращался; отчасти это было связано с процессом роста штатов научных учреждений в СССР. Труд в науке становился все более массовым. Численность сотрудников Института истории АН СССР перед разделением на два института в 1968 г., по воспоминаниям современников, составляла около 700.
Время научного расцвета Э. Грейс совпало со временем расцвета советской науки в конце 1950-х – 1960-е гг. Конечно, антиковедение было далеко не самой передовой отраслью знаний, но флюиды новых веяний доходили и до античной истории, и до классической филологии. Не случайно американские научные журналы открывали в те годы свои страницы обзорами советских публикаций по Античности, а в университете штата Индиана летом 1960 г. устроили трехнедельный эксперимент по обучению американских студентов латинскому языку по советскому учебнику Попова и Шендяпина. Уж во всяком случае в исследовании социально-экономических проблем древности, по мнению западных ученых, советская наука занимала лидирующие позиции. Западные исследователи, не владевшие в достаточной степени русским языком, могли, впрочем, и преувеличивать достижения советских античников, стремясь усилить внимание к исследованиям в области антиковедения в Западной Европе и США[27].
Московская гуманитарная среда была достаточно терпимой; исследователи, придерживавшиеся марксистских взглядов не для проформы, были, скорее, в меньшинстве, господствовал либерал-конформизм. Тем более это касалось среды историков древности: согласно справедливому взгляду со стороны, ВДИ «отчасти предоставлял убежище человеческому любопытству в областях, которые, с точки зрения политики, были сравнительно безопасны»[28]. В конце 1950-х – первой половине 1960-х гг. существовали иллюзии о возможности эволюции в сторону «социализма с человеческим лицом», которые окончательно развеялись только после советского вторжения в Чехословакию в августе 1968 г. Существовало очевидное недовольство догматизмом, «неправдой» в исторических исследованиях, свидетельством чего стало известное стихотворение Бориса Слуцкого «Институт». Критика, недовольство существующим положением вещей, стремление его поменять – стимулирующая среда для успешного развития гуманитарного научного творчества.
Первый научный труд Эмили Грейс, посвященный описанию коллекции монет Ахейского союза в собрании Йельского университета, был опубликован Американским нумизматическим обществом еще в 1936 г. За время работы в секторе древней истории Эмили Грейс написала десять статей для «Вестника древней истории», две – для Eirene, одну – для Klio, одну – для сборника «Античное общество», вышедшего в 1967 г. (публикационный период – 1956–1977 гг.). Статьи для ВДИ были написаны на русском языке, остальные публикации – на английском. Книга Э. Грейс «Граждане и неграждане в афинском праве классического периода», написанная на английском языке (Э. Грейс собиралась издать ее в Праге), так и осталась неопубликованной. В рамках популярной работы невозможен анализ всего творческого наследия Э. Грейс, поэтому были выбраны наиболее знаковые статьи периода расцвета ее творчества.
Для Э. Грейс главный авторитет – наука. Точка зрения исследователя не может быть признана «устаревшей», если его взгляды хорошо аргументированы. Она, к примеру, ссылается и на вековой давности исследование М. С. Куторги, рассматривает его взгляды наряду с другими точками зрения. В 1963 г. «Вестник древней истории», в порядке дискуссии, публикует статью Э. Грейс «К полемике о восстании Савмака». Тема этого восстания очень волновала советских историков древности в течение трех десятилетий; она удостоилась подробного историографического рассмотрения и в нашей стране, и за рубежом.
Еще в 1885 г. русский ученый В. Латышев в первом томе надписей Северного Причерноморья поместил херсонесский декрет II в. до н. э. в честь полководца Диофанта, в котором упоминалось, что во время пребывания последнего в Боспорском царстве «скифы с Савмаком во главе устроили мятеж и убили вскормившего его боспорского царя Перисада, а против него самого составили заговор»; Диофант сумел справиться с этим заговором и захватил Савмака. В 1933 г. находившийся под сильным давлением властей академик С. А. Жебелев сделал замечательное открытие, что Савмак, восставший против «вскормившего» его царя Перисада, был на самом деле домашним рабом и, соответственно, это событие можно интерпретировать как первое восстание рабов на территории СССР.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
