Итин поехала вверх, в Тайбэй, Ивэнь и господин Маомао – вниз, в Гаосюн. Ивэнь расплакалась только на вокзале, когда они попрощались. Она рыдала так, что рухнула на землю, и пассажиры, проходившие мимо, смотрели на бедра, видневшиеся из-под задранной юбки. Маомао медленно закинул руку Ивэнь себе на плечо, отвел к ее месту в вагоне и усадил. Ивэнь сотрясалась всем телом. Маомао хотелось обнять ее, но он молча передал лекарство от астмы. Маомао. Что? Маомао, ты знаешь, какая она была умная девочка? Какая она была добрая? С каким любопытством смотрела на мир? А теперь единственное, что помнит, – как почистить банан. Маомао проговорил: «Это не твоя вина!» Ивэнь заплакала еще сильнее. Очень даже моя! Нет. Да. Я погрязла в собственной боли. Она столько раз хотела поделиться, но останавливалась, не сделав последний шаг. Она боялась усугубить мою ношу. А ведь до сих пор никто не знает, почему она стала такой. Маомао легонько похлопал Ивэнь по спине, ощущая ее выпирающий позвоночник: «Ивэнь, не знаю, как тебе сказать, но когда я рисовал ту птичку в клетке, то попытался в творчестве воплотить твою к ним любовь, хотя, как и то, что произошло с тобой, не твоя вина, случившееся с Сыци уж тем более не твоя вина».
Через несколько дней после возвращения домой Ивэнь позвонил Ивэй. Она бесцветным, как кипяченая вода, голосом прошелестела: «Что-то случилось?», при этом опустила обращение, поскольку не знала, как его называть. Ивэй ответил куда тише, чем он обычно разговаривал: «Хочу увидеться. Можно прийти к тебе?» Маомао дома не было. «Откуда ты знаешь, где я?» – «Догадался». В воду ее голоса капнули каплю туши, и эта тушь распустилась цветами к центру Земли. «Ох, Ивэй. Давай уже отпустим друг друга. Кстати, я несколько дней назад ездила к Сыци». – «Прошу тебя». Ивэй крякал как утка. «Прошу тебя!»
Когда Ивэнь открыла ему дверь, лицо Ивэя по-прежнему было широким и открытым. Он молча смотрел на обстановку в доме Ивэнь. Книги и диски с фильмами были разложены в две неаккуратные стопки. Когда Ивэнь отвернулась к кухонной мойке, то Ивэй уселся на барный стул и смотрел на полоску кожи над поясом шорт, такую белую, как простыня в номере отеля, которая так и ждет, когда же он ляжет сверху. Ивэй учуял аромат кофе. Ивэнь пришлось сдерживать себя, чтобы не быть с ним слишком ласковой. Держи, не обожгись. На улице так жарко. Ивэй так и не снял с себя пиджак и сидел, держа обеими руками кружку. Пока Ивэнь рылась в холодильнике, взгляд Ивэя наткнулся на пару мужских носков. Ивэнь села напротив. Его рука потянулась к ее ушной раковине. Ивэнь отклонилась. Ивэй! Я бросил пить. Отлично. Правда! Внезапно Ивэй завелся. Я правда бросил пить. Мне уже за пятьдесят, я не могу тебя потерять. Я правда тебя люблю. Мы можем переехать из пентхауса в любое место, куда ты захочешь, ты можешь устроить бардак в нашей новой квартире, можешь набить холодильник вредной едой, только дай мне еще один шанс, хорошо? Хорошо, моя розовая девочка? Он вдыхал ее дыхание. Ивэнь подумала, что она не в силах его ненавидеть. Их конечности сплелись, и вот уже было непонятно, где кто на диване.
Ивэй отдыхал, положив голову на ее маленькую грудь. Следы его недавнего оргазма остались в ее теле, он чувствовал, как ее спину сводит судорогой, она то изгибалась дугой со стоном, когда накатывало удовольствие, то опадала с протяжным выдохом. Руки сжались так, что проступили вены, но потом потихоньку расслабились, и одна свесилась с дивана. Он тут же увидел на ладони следы ногтей. Розовые. Она осторожно сдвинула его голову, как когда-то переставляла туда-сюда глазурованные чайники на книжной полке, потом быстро оделась, встала и посмотрела на Ивэя. Без очков ее взгляд казался детским. Она сунула ему одежду и села рядом. Ты меня простила? Ивэнь тихонько сказала: «Ивэй, послушай меня. Знаешь, что самое страшное? В тот день, если бы ты не протрезвел и не очнулся посреди ночи, то я умерла бы от потери крови. Когда я от тебя ушла, то постепенно поняла, что очень хочу жить. Я многое терпела, но при мысли, что ты меня мог тогда убить, я правда больше не могу терпеть. Во всем есть свобода для маневра, но жизнь и смерть – это окончательно и бесповоротно. Возможно, в параллельном мире ты бы не проснулся посреди ночи и я умерла бы. Я представляю, как на тебя широко распахнутыми глазами смотрели бы наши фотографии, и ты с того момента жил бы трезво и пусто до конца своих дней? Или запил бы еще сильнее? Я верю, что ты меня очень любишь, поэтому тем более не могу тебя простить. Я и так ради тебя раз за разом раздвигала свои границы, но сейчас я правда очень хочу жить. Ты понимаешь? Когда ты впервые попросил меня бросить учебу, профессор спросил, что за человек мой жених. Я ответила: “Это мужчина, который похож на сосновый бор”. Я даже тогда проверила по словарю, чтобы удостовериться, что говорю о самой непоколебимой и крепкой из всех разновидностей сосен. Помнишь, я тебе раньше часто зачитывала стихи из одного сборника любовной поэзии? Сейчас мне кажется, что это прямо-таки мой дневник. Ивэй, ты понимаешь? Я никогда не верила в астрологию, но сегодня в газете прочла, что тебе до конца года гороскоп сулит успехи во всем, включая отношения с противоположным полом. Не называй меня жестокой, ведь даже я тебя не называла жестоким. Ивэй, послушай меня, ты хороший человек, только больше не пей, найди себе женщину, которая искренне тебя полюбит, и обращайся с ней хорошо. Ивэй, ты можешь плакать, но я тебя не буду любить, я тебя правда не люблю, разлюбила…»
Когда Маомао вернулся к Ивэнь, то с порога услышал, что она принимает душ. Стоило ему присесть на диван, как он тут же нащупал под подушкой какой-то предмет. Это был скомканный галстук. Серый галстук затуманил зрение Маомао. Воду в душе выключили. Зажужжал фен. Я должен все для себя решить прежде, чем ты досушишь волосы. Я вижу сначала твои тапочки, потом икры, потом бедра, потом шорты, потом футболку, шею и, наконец, лицо. «Ивэнь?» – «Да». – «Сегодня кто-то приходил?» – «Почему ты так решил?» Он вытащил галстук, который раскатался в ладони, длинный, как вздох. «Цянь Ивэй?» – «Да». – «Он к тебе приставал?» Маомао вдруг понял, что громко кричит. Ивэнь рассердилась. «А почему я должна отвечать на этот вопрос? Ты мне вообще кто?!» Маомао почувствовал, что в душе полил сильный дождь и под дождем ковыляет и воет мокрая собака. Маомао тихо сказал: «Я пойду». Дверь тихонько закрылась, словно бы ее никогда и не открывали.
Ивэнь молча прибиралась в комнате, внезапно ей показалось, что все вокруг фальшивое, все, чего от нее требовали окружающие, и только Достоевский принадлежит ей.
Через час вернулся Маомао.
Маомао сказал, что принес продукты, чтобы приготовить ужин, извинился, что так долго отсутствовал. На улице дождь. Непонятно, кому он объяснял. Непонятно, что он объяснял. Маомао стал убирать еду в холодильник и так долго возился, что умный холодильник запищал, напоминая о незакрытой дверце.
Маомао заговорил, и голос его напоминал дождь, но не дождь за окном, где-то снаружи, а дождь, подстерегающий у подъезда: «Ивэнь, я сам себя очень разочаровал. Я всегда считал, что моя единственная добродетель – умеренность, но, когда ты рядом, я испытываю жадность. Или же я подсознательно не осмеливаюсь признаться, что хочу прокрасться в твою жизнь, пока ты опустошена и одинока. Мне бы хотелось надеяться, что я что-то отдаю, не требуя ничего взамен, но это не так. Я не осмеливаюсь спросить, любишь ли ты меня. Я боюсь услышать ответ. Я знаю, что Цянь Ивэй специально забыл здесь галстук. Я уже говорил тебе, что отдал бы все, что у меня есть, лишь бы ты посмотрела на меня так, как смотрела на него. Это правда. Хотя, возможно, все, что у меня есть, стоит как один его галстук. Мы с тобой оба изучали искусство, но я нарушил самое большое табу в искусстве – нужно довольствоваться малым. Мне не стоило обманываться, что я просто хочу быть рядом с тобой, лишь бы ты была счастлива, поскольку на самом деле я хочу большего. Я правда люблю тебя, но я не бескорыстен. Прости, что разочаровал тебя».
