начал тянуть в себя тепло человека. Чекур хотел было резко встать, но замер, увидев поразительное зрелище: поблизости из-под утоптанной травы набухала шляпка светящегося гриба величиной с голову маленького ребёнка! «Шляпка» набухла, как капля, потом оторвалась и полетела вверх. А следом стала назревать следующая. Шаман-горн насчитал их пять.
Уже пять раз вешние воды крушили лёд Сельвуны и увлекали его за собой туда, откуда прежде явились угры под предводительством Золотого шамана и покровительством Золотой Богини Вальги. Её чудотворная сила простёрлась теперь и над гористым, поросшим густым лесом и пронизанным многими речушками краем, подступающим к Большому камню. Величие Золотой Бабы росло, словно молодой лес на пожарище – быстро и мощно, а слава о ней разлеталась, не ведая преград ни на земле, ни на небе.
А вот сам Золотой шаман всё реже появлялся на людях, а если и выходил, то его лицо обязательно скрывала маска из золота, как в тот день, когда он впервые сошёл с вершины Липовой горы к сельвинам. На святилище всё больше делами заправляла Рысы, которую уже давно прочили в жёны жрецу Золотой Бабы. Так бы и было, если бы не дурная хворь Чекура, чьи следы и скрывала золотая маска. Потому-то он и не дотронулся до сих пор до молодой сельвинки, чтобы не передать ей заразу, иначе быть худому семени. Он сделает Рысы женщиной, но только после того как Вальга в благодарность за своё величие избавит его от ею же насланной болезни.
Но уверенность в этом с каждой новой весной становилась всё зыбче и зыбче, превращаясь в болотную топь. Под маской Чекур скрывал уже не только язвы, оставляющие на лице уродливые рубцы, но и всё более проваливающийся нос – нёбо стало мягким и морщинистым, в нём появились дыры, ведущие изо рта в нос, отчего голос, прежде звонкий и зычный, потух и стал гнусавым. Да ладно бы только внешность! Великий вождь чувствовал, что просто разваливается изнутри: живот изводили боли, в правом боку как будто постоянно лежал тяжёлый камень, а простое посещение Вальги оборачивалось одышкой, учащённым сердцебиением и долгой слабостью после.
Однажды Чекур, забывшись сном на закате, проснулся за полночь – и вдруг понял, что у него снова ничего не болит. Тело неожиданно откликнулось давно забытым ощущением – вождя переполняли силы. Обрадованный этим, он даже не сразу сообразил, что его терзает ещё и внезапно вернувшееся чувство голода. Полная луна катилась с Липовой горы, свет её отражался на золотых формах Вальги, делая их просто завораживающими.
– Слава тебе, Богиня!
Посланное ввысь мысленное приветствие, в отличие от ежедневных, ставших почти дежурными, обращений, в этот раз было преисполнено искренности. Он выздоравливает! Богиня наконец-то простила его и воздала ему по заслугам. Желая немедленно возблагодарить её, Чекур направился к святилищу.
Первые несколько десятков шагов дались Чекуру легко, но по мере того как перед ним вырастали гора и возвышающаяся на ней Богиня, ноги тяжелели, и отрывать их от земли становилось всё труднее. Одышка к концу пути валила с ног, а пот лил так, словно на угре в эту летнюю душную ночь надета была бобровая шуба.
Болезнь никуда не ушла, а лишь отступила на шаг, играя с ним, как ёж со слегка придушенной мышью. Это была шутка Богини. Злая шутка злой Богини. Об этом говорило и выражение её лица, обычно безучастного ко всему происходящему. Сейчас в лунном свете оно показалось надменным: «И когда ты, жалкий, смиришься со своей участью? Скорее бы тебя уже ноги перестали носить на гору…».
А может, он это не увидел, а услышал? Вот и губы у неё подались чуть вперёд, словно статуя силилась ещё что-то добавить, но не могла разомкнуть своих уст. И тут впервые каменное изваяние представилось угру просто женщиной, живой бабой из плоти и крови. Такую бы раздеть, сорвав с неё тунику, распустить волосы, схваченные тесьмой на затылке, намотать на кулак, и крутануть вокруг себя. Только ведь эту бабу родила не женщина, а высек резец скульптора из куска мрамора. И проучить её следовало иначе, и именно здесь и сейчас, не откладывая. Потом ни сил, ни воли для этого могло не хватить.
Шаман опять взглянул в лицо Богини, всё ещё надеясь уловить в нём перемену. Но попытка поймать её взгляд ни к чему не привела. Он и раньше подмечал, что Вальга никогда не смотрит на того, кто обращается к ней. Если к ней подходить с правой или левой стороны, то казалось, что она отворачивает голову.
Шагнув вплотную к жертвенному камню, он слегка оступился и, чтобы не повалиться, оперся рукой о статую. Его пальцы при этом угодили в дырку в складках одежды. Тут же в памяти вождя возникла картина, как за эту прореху цеплялась гетера Алекса, когда он входил в неё сзади. Выходило, что теперь сам Молочный горн оказался в том же положении?! Только одна эта мысль привела его в бешенство.
Первым его желанием было разбить изваяние, ради величия которого он потратил столько времени и сил. Обратить его в прах, стереть с лица земли, словно и не было никогда никакой Афродиты, Венеры и Золотой Богини Вальги. Но пока он подзывал к себе караульного и отцеплял у того с пояса палицу – деревянную дубину, окованную на утолщённом конце железом с короткими острыми шипами, этого времени хватило унять первый неистовый порыв.
Теперь это показалось ему слишком простым решением – безоглядной местью вместо наказания. Пойдя на поводу своих чувств, он бы таким образом лишь утолил свой гнев, ему же следовало наказать виновницу его несчастий – предать богиню унижению и позору, сравнимым с пережитыми им самим. Он отложил палицу и взял в руку один их двух жертвенных кинжалов, с которыми никогда не расставался. Этот был больше похож на короткий меч: увесистый, таким хорошо наносить рубящие удары.
Сначала Чекур думал отбить ей мочки ушей, но потом пришел к мысли, что позже охотники заполучить богатые серьги сделают это и без него. Нос! Вот с ним ей, как и самому шаману, следовало попрощаться. Один несильный удар кинжалом, и кончик носа отлетел в подставленную ладонь. Если прежде дуги бровей статуи напоминали натянутый лук, а нос – вложенную в тетиву стрелу, готовую поразить любое из земных сердец, то теперь у этой стрелы уже не было оперения, а потому ни далеко улететь, ни поразить точно
