в цель она не могла.
И тут Чекуру показалось, что богиня наконец-то дрогнула. Теперь она негнущимися руками с нанизанными на них золотыми украшениями, казавшимися сейчас никчёмными побрякушками, уже не столько ловила спадающие одежды, сколько пыталась защититься. Настал черёд палицы. Первый её удар пришёлся по локтю правой руки. Та неожиданно отвалилась с ровным сколом аккурат посередине плеча: откуда угру было знать, что греческие скульпторы ваяли руки отдельно, лишь потом крепя к статуе. Тут же ему привиделось, будто Вальга подала согнутую в колене левую ногу вперёд, метя ему в пах – он отступил вправо, саданув палицей по левой руке богини, но с учётом предыдущего огреха, метя в плечо. Чекур не слышал, как охают камни, но теперь мог поклясться, что так и было: потеряв вторую руку, статуя сделала глубокий и резкий вдох. Теперь, лишённая рук, она напоминала женщину, замершую от пронзившей её боли, даже единственная доступная взгляду левая ступня отражала это состояние: мизинец был подвёрнут, словно в подошву впился острый камешек.
Оставалось лишь развенчать каменную калеку. Чекур сначала снял диадему неведомой ему египетской царицы, потом – ожерелье… А потом всё-таки сделал то, что планировал с самого начала, – отбил мочки ушей вместе с серьгами.
И только тогда взметнулся над Липовой горой, взбудоражив ночную тишину городища и вспугнув луну, тут же нырнувшую за тучку, гнусавый то ли смех, то ли вопль теперь уже бывшего Золотого шамана. Когда он замолк и присел на жертвенный камень, понемногу приходя в себя, то увидел забытого им и стоящего всё это время за спиной караульного.
– Не ты ли это тут охал? – Чекур не подал виду, что слегка смущён тем, что кто-то видел его бой с каменной бабой.
– С чего бы угру охать? – с вызовом ответил страж, и по голосу вождь узнал Нукена, младшего брата славного воина Ратнима, возлюбленного прежней хозяйки статуи, только что лишённой рук.
– Ну мало ли… Не каждый день на твоих глазах богиню калечат.
– Кому Богиня Вальга, кому Золотая Баба, а кому и просто – каменная.
– Ты, выходит, из таких?
– Выходит!
Нукен всё ещё ершился, не понимая, к чему вождь клонит, но тот скривился в улыбке, которую провалившийся нос превратил в гримасу.
– Вот и славно! Забери руки этой каменной бабы, Нукен, да все дары, что сложены у её ног, и следуй за мной.
К подножию горы Берёзовой, расположенной недалеко от Липовой, уже проникла вялая предрассветная пора. Чекур стоял у выхода из небольшого грота, куда направил Нукена спрятать отбитые руки Вальги и дары ей – украшения всех мастей. Тот долго копошился впотьмах, но вот наконец послышались его тяжёлое от спёртого воздуха подземелья дыхание и шуршание коленок по нанесённой ветром высохшей листве. Шаман держал наготове острый жертвенный, с двумя канавками кровостоков, кинжал, которым в детстве принёс в жертву щенка, а его бабка Карья – раба. Как только из грота показалась голова молодого угра, в её основание с хрустом вонзился обоюдоострый клинок. Смерть была мгновенной. Не пройденная часть жизни хотя и любившего повздорить, но отважного воина отлетела навстречу первым лучам зари. Прожитая же, принадлежащая погибшему, оставалась с тем, кто теперь надёжно запечатал собой вход в хранилище рук Богини.
Сам же Молочный горн побрёл к городищу, выглядывая под ногами алые, в белых, словно жемчужины, крапинках шляпки грибов.
Чекур, закутавшись в плащ из соболиных шкур, сидел в приёмном зале своих хором за столом, но не во главе, как обычно, а сбоку, у стены меж окон. Перед ним стояла пустая плошка. Вождь рукой указал Петро на лавку по другую сторону стола.
– Спасибо, что соизволил принять! – то ли всерьёз, то ли с иронией поприветствовал латинянин и далее выпалил всё, что накопилось, словно бы опасаясь, что ему не дадут этого сделать. – Твой верный пёс Хомча никого и близко к порогу не подпускает. Что случилось с Вальгой?! Все твои люди – и угры, и сельвины – в смятении. Может, выйдешь и объяснишь им, в чём дело? Куда подевались её руки? Нос изуродован…
Молочный горн повертел головой и рассмеялся, но этот смех был похож скорее на кашель.
– Вот уж не думал, что мой последний бой будет с бабой. Ты был прав, Петро, называя её каменной бабой, она и в самом деле баба, хоть и Богиня. Нутром своим… ревнивым и мстительным. Ничего-о-о, спеси-то я ей поубавил. Теперь сила чудодейственная к ней вернётся только тогда, когда она снова обретёт руки и нос. А я вот решил не дожидаться, когда он у меня совсем провалится.
Только сейчас Петро заметил в уголках губ Чекура следы свежей, ещё не запёкшейся крови. Вождь уловил этот взгляд, вытер рот ладонью и кивнул на плошку.
– Я только что выпил мёртвое снадобье из крови собаки и двух мёртвых мухоморов. Помнишь, я тебе рассказывал, как в детстве едва не отравился ими? Бабка Карья спасла. Теперь смерть никто не остановит.
– Ты решил сам убить себя?
– У этого может быть много названий.
– Как ни называй, а суть одна – самоубийство. Это великий грех. В нашей вере —прямая дорога в ад.
Чекур ответил не сразу. А когда произнёс первые слова, речь его стала замедленней, и чем дальше шёл разговор, тем паузы – сначала между словами, а потом и между слогами – становились всё продолжительней, а сами звуки – глубже и протяжнее.
– Помнишь, как Цыпата вызывал Старика Края Гор? Он не представлялся ему чем-то стоящим неизмеримо выше по отношению к себе самому. Он старался нагнать на него страху и заставить выполнять свою волю. Так, как если бы они оба стояли на равной ноге.
Я прежде был таким же. Но пришло понимание непостижимости сил природы, а с этим – признание собственной слабости и беспомощности перед ней. До твоих приказов ей нет дела, можно только просить, или, как ты говоришь, молить. Я пробовал. Как я в своих мыслях молил Вальгу об исцелении! Чего ей только ни сулил! Тщетно. Она только посмеялась надо мной. Ты скажешь, что каменное изваяние на такое не способно? Да ещё как! Да тут ещё эта гора… Мне кажется, не будь её, мы бы с Вальгой поладили. Я не знаю, в чём тут дело, но это так…
У Золотого шамана уже
