Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
Как-то раз Сильвестр заявился к царю и, вытянув от злостигубы в ниточку, процедил, что оборотистые немцы надруковали[21] и в Швеции, и вНеметчине, и в Польше особенные книжки, где подробно описывают, что именнотворят варвары русские в блаженной стране Ливонии. Даже рисунки приложены,которые Московскому государству не в честь. На тех рисунках татары, одетые вшкуры, привязывают к деревьям молодых красавиц и расстреливают их из луков,соперничая друг перед другом в меткости, до тех пор, пока девицы не становятсяпохожи на безобразных ежей!
– Во поганцы! – возмущенно хлопнул себя по коленям ИванВасильевич. – Во вруны! Я ж говорил – от германцев все наши беды. Что жподелаешь, Сильвеструшко, надобно терпеть. У Руси в мире нет друзей, однивраги. И такую вот напраслину придется нам вечно выносить. Мы с тобой помрем, идети наши, и внуки, а проклятые иноземцы все будут лить грязь на Русь идруковать свои поганые книжонки. Да и хрен с ними! Мы ведь и сами с усами. Тывон тоже Печатный двор завел на Москве – так и напечатай про них чего-нибудьстоль же забористое. Что ж это твой Иван Федоров одни только буквари ладит?Надо ему и на пользу победе постараться! Государь-то свейский, Густав Ваза, вроссуд скажем, а не в укор, ну какого он царского рода? Неведомо откуда вСтекольну пришел, палой животиною торговал для наживления деньжат… Небось обхохочетсянародишко, когда пропишем про него такое да пустим в книжку!
Сильвестр прошипел:
– Худо, государь, когда демоническая гордыня и заносчивостьбеспрестанно берут верх над здравым смыслом! – и удалился, провожаемыйиздевательским смешком царя.
* * *
Анастасия, узнав об этом разговоре, тихо улыбнулась иласково погладила по голове государя-Иванушку, словно любимое и разумное дитя.Он перехватил ее руку и прижал к губам. Анастасия задрожала, когда жаркие губыкоснулись ладони, усы щекотнули запястье. Заметила знакомое нетерпение вовзгляде мужа и хотела остановить его, что-то сказать, но не успела.
Мгновенно были забыты все дела, все заботы и печали. И онатоже забыла обо всем, счастливая властью, которую получала в такие минуты надэтим человеком. Но блаженное ощущение внезапно переросло в боль – да такую, чтоАнастасия впилась зубами в ладонь, глуша крик, рвущийся из груди. Муж ее,решив, что она вместе с ним ловит самоцветные брызги плотского наслаждения,прижался еще крепче, и тут она лишилась сознания.
Очнувшись, долго смотрела на трепетанье свечей, недоумевая,зачем их зажгли. Когда царь пришел к ней, на дворе стоял белый день… Неужелиони столь долго любились?
Все тело затекло, но, когда Анастасия попыталасьповернуться, боль рванула низ живота, да такая, что царица не сдержала крика.
В то же мгновение нависло над ней испуганное, бледное,словно бы съежившееся лицо Линзея, а рядом – столь же бледные лица Юлиании иИвана Васильевича.
– Что со мной? – прошелестела Анастасия, чувствуя такуюслабость, что еле могла двигать губами. И холодно было ей – так холодно, чтосотрясала дрожь. В то же время она едва шевелила руками и ногами, даже дышатьбыло трудно от тяжести наваленных на нее пуховых одеял.
Внизу живота лежал студеный ком. Из погреба, с ледникапринесли, что ли? Но зачем?
– Государыня потеряла много крови, – тряся губами, словно иего бил озноб, вымолвил Линзей. – Ни в коем случае не следовало…
Он осекся.
– Чего? – круто заломил бровь Иван Васильевич. – Неследовало – чего?
Линзей дрожал и молчал, отчаянно заводя глаза, словно и самбыл недалек от обморока, а не только лишь царица Анастасия Романовна. Юлианиякраснела и отводила глаза.
– Н-ну? – с выражением, не предвещавшим ничего доброго, ИванВасильевич сгреб Линзея за черный балахон. – Молчишь? На дыбе заговоришь. Надыбу желаешь?!
Линзей пустил пену изо рта и, ошалев от страха, принялсянесвязно бормотать, что Анастасия Романовна после родин тяжко хворает поженскому своему естеству. Наросла-де в царицыном теле некая зловредная опухоль,коя и понужает крови отходить постоянно. Для облегчения состояния государынипотребно… вернее, не потребно… то есть крайне нежелательно посещение ее ложасупругом. Ну а коли посещение такое все же состоялось, стало быть…
Тут скромница Юлиания не выдержала и бросилась вон изопочивальни. Таким образом весь царский гнев достался бедолаге Арнольфу.
– Что-о? – прошипел Иван. – И ты мне еще будешь указывать,когда с женкой, ребром моим, еться можно, а когда нельзя? Сначала Сильвеструшкасо своими правилами и Божьими неугодствиями, а теперь еще и ты?! А почем тебе,курья душонка, погань иноземская, знать, что наросло у царицы внутри? Ты этосамое нутро у нее щупал? А? Признавайся! Трогал государыню своей немецкойлапою? Говори, сволочь!
Линзей вконец перепугался и завопил заячьим голосом, чтопределов скромности ни разу не преступил, а пользовался лишь опросами царицы иосмотрами, кои проводили ближние боярыни, в числе их – государева невестка.
– Что-о?! – опять выкрикнул царь. – Бабьи сплетни собирал,значит? Юлианию слушал? Да у той у Юлиании небось женское вместилище уже итравой заросло за полной ненадобностью, а она мне через тебя указывать будет,что делать с женой, чего не делать? А может, не токмо бабы перед тобой языкамимели, но и ты перед ними?! Сказывай, кому тайны царевых хворей доверял? Не тыли Курбскому с Адашевым да Сильвестром про антонов огонь сказывал? А? Помнишьпро антонов огонь, сучье вымя?!
Это было последней каплей в чаше выдержки Линзея. Несчастныйнемец простерся ниц и принялся биться головой об пол, выкрикивая в совершенномбезумии, что долг свой знает и никогда не нарушал священную клятву великогоэллинского лекаря Гиппократа, призывающую хранить тайну больного от всех насвете. Но разве он виновен, что даже здесь, во дворце, стены с ушами?Доверительную беседу царя с царицею подслушала нянька покойного царевича,Фатима, нареченная в святом крещении Настей. А поскольку татарка сия была преданакнязю Курбскому от кончиков ногтей до кончиков волос, то и не замедлилаповедать ему этот судьбоносный секрет. Линзей сам видел, как Фатима шепталачто-то князю на ухо в укромном дворцовом закоулке, а Андрей Михайлович дерзкоюрукой щупал ее молодые прелести, причем она выглядела чрезвычайно довольной.Оставив Фатиму, Курбский направился прямиком в Малую избу, откуда все трое, он,Адашев и Сильвестр, явились в опочивальню цареву – крест целовать и клясться вверности!..
Выкрикнув это, Линзей обессиленно умолк. Он был уверен,будто сделал все, что мог, для продления собственной жизни. На самом же деле онсделал все, что мог, для ее прекращения.
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
