Прикинув так и эдак, Стефанио решил, что в одиночку с таким делом не справится, и обратился к дель Монте. Но тот лишь развел руками:
— Я не вижу причины, по которой Папа мог бы его освободить.
— Значит, надо ее придумать, — упрямо сказал Стефанио. — Ваше Высокопреосвященство, расскажите подробнее о Кампанелле. Быть может, что-то придет в голову…
Кардинал кивнул и принялся вспоминать о тех временах, когда он собирал на вилле Мадама молодых художников, поэтов и ученых.
— Говорите, хорошо предсказывал будущее? — переспросил Стефанио, когда он закончил.
— Да, он очень сильный астролог.
— Чувствую, из этого можно что-то вытянуть…
— Дорогой мой, это бесполезно, Кампанеллу не освободить, он приговорен к пожизненному заключению. Меня сейчас гораздо больше беспокоит Испания…
— Я слышал, Филипп недоволен присоединением к Папским владениям Урбино?
— Совершенно верно, он надеялся посадить там кого-нибудь из своих ставленников, герцога Мантуи, например. И теперь просто пышет злобой. Кроме того, он не в восторге от союза Папы с Ришелье. Боюсь, как бы не получилось войны.
— Уверен, Филипп Испанский не посмеет открыто пойти против Его Святейшества, — улыбнулся Стефанио. Теперь он знал, как освободить Кампанеллу.
Субботние дни Стефанио обычно проводил с семьей. Они с Лукрецией и Марио гуляли по улицам, заходили в трактирчики и лавки, катались на лодке по Тибру, а иногда уезжали за пределы Рима. Несмотря на отсутствие статуса жены, Лукреция была счастлива: годы шли, а Стефанио по-прежнему любил ее, как в первые дни их знакомства.
У Марио по мере взросления все больше проявлялся художественный талант, он уже писал неплохие картины, явно тяготел к зарождающемуся классицизму и гордился тем, что взял несколько уроков у знаменитого Николя Пуссена, с которым «дядюшка» познакомился на приеме у кардинала Барберини, брата Папы.
Стефанио не возражал против желания сына стать художником. Они часто обсуждали будущее Марио с Лукрецией, которая предлагала при первой же возможности отдать его в Академию Святого Луки. Это популярнейшее заведение занималось обучением живописи и организацией художественных выставок. Мальчик с нетерпением ждал, когда достигнет подходящего для поступления в Академию возраста.
По Риму поползли странные слухи: говорили, что астрологи предсказывают Папе скорую смерть, а некоторые полушепотом даже называли точную дату. Сколько приближенные ни уверяли Его Святейшество, что все это только козни злонамеренных испанцев, понтифик, будучи человеком мнительным и суеверным, все же беспокоился и горел желанием прояснить свое будущее. Каждый священник в Ватикане знал, что слухи о близкой смерти немало встревожили Его Святейшество.
На тот день был намечен визит Папы в Римскую курию. Он прошел по всем помещениям, внимательно рассматривая, кто, где и как работает.
На большом общем столе в Священной конгрегации обрядов лежали стопки документов. Проходя, Урбан VIII мельком взглянул на них. Его внимание привлек манускрипт с изображенными на нем четырьмя окружностями, в которые были вписаны треугольники, стрелки, квадраты. Над одним из кругов стояла цифра 1621, над вторым — 1623, над последним — вопросительный знак, а возле третьего красовалась загадочная надпись «1626 ritus +20».
— Что это? — Папа изящным жестом указал на манускрипт.
Священники с недоумением переглядывались и пожимали плечами. Тут вперед шагнул Стефанио:
— Простите, Ваше Святейшество, мне пришло в голову использовать эти астрологические таблицы для своей работы.
— Что они означают?
— Да это просто расчеты одного узника. Вам не о чем тревожиться, Святейший Отец.
Урбан VIII не ответил, выжидательно глядя на Стефанио. Тот с видимой неохотой пояснил:
— Некий астролог, синьор Кампанелла, составил таблицы времени правления Пап.
— И здесь вычислены даты смерти?
— Да.
— Вот эта, 1621 — Павел V?
— Да, Ваше Святейшество.
— Эта — Григорий XV?
— Да.
— А вот эта, где обозначен нынешний год — моя?
Стефанио опустил голову.
— Вам не стоит беспокоиться, Святейший Отец, нет никаких данных о правильности этих расчетов.
— И тем не менее вы используете их для работы?
— Ну… — развел руками Стефанио.
— По виду манускрипт довольно старый. Когда он написан?
— Около десяти лет назад, Ваше Святейшество.
Папа побледнел.
— То есть еще до смерти моих предшественников. Уже тогда синьор Кампанелла указал верные даты, и вы говорите, нет данных о правильности?!
Стефанио покаянно вздохнул.
— А что означает «ритуал плюс двадцать»?
— Насколько я понял, если провести обряд, можно отсрочить печальное событие на двадцать лет.
— Какой обряд? — быстро спросил Папа.
— Не знаю, Ваше Святейшество. Это надо спрашивать у Кампанеллы.
Понтифик обернулся к кардиналу дель Монте.
— Это тот, что сидит в инквизиционной тюрьме Неаполя?
— Совершенно верно, Святейший Отец.
— Немедленно распорядитесь перевести его в Рим, мне нужно с ним поговорить. А вас, отец Стефанио, благодарю за то, что обратили мое внимание на судьбу этого несчастного узника.
Тот поклонился, пряча ликующую улыбку. Не зря он так старательно состаривал пергамент и две ночи рисовал эту «астрологическую» белиберду. Стефанио не сомневался, что заключенный философ достаточно умен и не растеряется, когда его спросят про несуществующий обряд.
Через две недели Томаззо Кампанелла был переведен в римскую крепость Сан-Анджело, где содержание ему значительно облегчили и откуда регулярно привозили в Квиринальский дворец к Папе. Тремя годами позже понтифик в благодарность за проведенный «ритуал», якобы сохранивший ему жизнь, приказал освободить узника.
* * *
Вот уже восемь лет Андреа Кальво преподавал в Римской коллегии. За это время он обучил десятки студентов, написал множество работ по богословию и философии, но так и не смог обрести душевного равновесия. Он по-прежнему ненавидел Стефанио, следил за его успехами и иногда оппонировал ему в своих сочинениях. Андреа несколько утешало, что никаких особых достижений у недруга не было, тот тихо служил в конгрегации и даже перестал проповедовать.
Впрочем, и сам Кальво пока немногого достиг. Возможность стать князем да Корреджо — а к тому времени его родное графство стало княжеством — он потерял: у его старшего брата Сиро родились два сына. Впрочем, в коллегии поговаривали, будто скоро Андреа дадут звание профессора, а это уже немало.
