— Мне очень жаль слышать об этом, — сказал Чарли,стараясь, чтобы фраза прозвучала серьезно. — А как долго вы состояли вбраке?
— Всю жизнь, — отрезала девочка, и на ее лицовпервые легла какая-то тень. Она не играла с ним, не дразнила его, и Чарлипонял, что она имела в виду своих родителей. Очевидно, они развелись илинаходились в процессе развода, и ребенок чувствовал, что его тоже разводят.
— Мне действительно очень жаль… — Чарли почувствовал,что у него вытянулось лицо. — А сколько тебе было лет, когда все этослучилось?
— Мне почти исполнилось семь. А сейчас мне девять. Мытогда жили во Франции.
— О-о! — воскликнул Чарли с энтузиазмом. — Ясам несколько лет прожил в Лондоне… Ну, когда был женат. А сейчас ты гдеживешь? Здесь? Или в другом месте?
— Мы живем недалеко отсюда, — ровным голо сомсообщила девочка, но тут же снова повернулась к нему, явно довольная тем, чтоможет сообщить Чарли кое-что интересное, пусть даже он об этом не спрашивал.
— Мой папа — француз, — гордо сказала она. —Раньше мы часто ездили в Корчевелло и катались на лыжах.
— Неужели?! Вот здорово! — обрадовалсяЧарли. — Я тоже часто там бывал. Должно быть, ты умеешь отличноуправляться с лыжами, если твои родители разрешают тебе кататься одной. Это тытам научилась?
— Это мой папа научил меня кататься, — заявиладевочка с легким оттенком превосходства. — Мама ездит медленно, поэтомуона и отпускает меня одну. Она, конечно, каждый раз предупреждает меня, чтобы ябыла поосторожней, никуда ни с кем не ходила и не разговаривала с незнакомцами.
Тут она хихикнула и зажала ладошкой рот, а Чарли толькопорадовался, что эта крошка не послушалась своей мамочки. Ее общество нравилосьему с каждой минутой все больше и больше. К тому моменту, когда подъемникдостиг вершины горы, они уже болтали как старые приятели.
— А где вы жили во Франции? В каком городе? —спросил Чарли, подавая ей руку, однако она соскочила с сиденья подъемника,почти не опираясь на нее, и Чарли понял, что перед ним — настоящая маленькаялыжница.
— В Париже, — ответила девочка, поправляя на лбуочки и увлекая Чарли к одной из самых сложных трасс, которую обходили сторонойдаже опытные мастера. — На рю де Бак… Сейчас там живет мой папа.
Чарли хотелось спросить у нее, как получилось, что онапопала в Америку. Быть может, ее мать — американка? Но он сразу осудил себя заглупость. Девочка говорила по-английски как коренная жительница СоединенныхШтатов, и научиться этому она могла только у матери, поскольку, как Чарли ужезнал, ее отец был француз.
Были у него и другие вопросы — много вопросов, но он простоне успел их задать. Они как раз подошли к стартовым воротам, и девочка, надвинувна лицо очки, без малейшего колебания оттолкнулась палками и начала спуск. Онамчалась почти по прямой, лишь изредка совершая изящный поворот или закладываябезупречный вираж, когда приходилось огибать какое-нибудь естественное илиискусственное препятствие. Чарли ничего не оставалось, кроме как догонять ее.
Он легко нагнал ее и помчался в нескольких футах позади ичуть сбоку. Внизу они финишировали почти одновременно, и девочка, повернувшиськ нему, радостно улыбнулась Чарли.
— Ты катаешься почти так же здорово, как мойпапа! — сказала она с восхищением, но Чарли понимал, что восхищатьсядолжен был он. Его новая знакомая оказалась прекрасной лыжницей. Ее веселый,непосредственный характер, ее раскованность очаровали его. Чарли и сампочувствовал себя моложе, настроение его менялось на глазах.
Да, подумал Чарли, если бы месяц тому назад ему сказали, чтоон будет делить свое свободное время с семидесятилетней женщиной, с призраком идевятилетней спортсменкой-сорвиголовой, он бы ни за что не поверил. Это былотак не похоже на размеренное, предсказуемое, бедное событиями существование,которое он вел в Лондоне, что в ответ на вопрос, как такое могло случиться сним, Чарли мог бы только развести руками. Но самое интересное заключалось втом, что сам он не видел в этом ничего противоестественного. Напротив, Чарлибыл вполне доволен своей нынешней жизнью и не собирался ничего менять, вовсяком случае — в ближайшее время. Пусть у него не было ни жены, ни друзей, ниработы и никаких планов на будущее, зато у него были холмы, был этот белыйискрящийся снег и эта маленькая лыжница, которая настойчиво тянула его обратнок подъемнику, явно рассчитывая еще на один спуск.
— Ты действительно здорово катаешься, — щебеталаона. — Прямо как папа, но он профессиональный горнолыжник. Он дажевыступал за Францию на Олимпийских играх, только это было очень давно. Сейчаспапа уже старый. Ему уже тридцать пять лет.
— Я, значит, старше твоего папы. — Чарли несдержал улыбки. — Мне сорок два, и я никогда не выступал на Олимпиаде, новсе равно — спасибо за комплимент. Кстати, меня зовут Чарли. Он вдругспохватился и спросил девочку:
— А как тебя зовут?
— Моник Виронэ, — ответила она с таким явнымфранцузским прононсом, что Чарли понял, что и по-французски она скорее всегоговорит безупречно. — Моего папу зовут Пьер. Ты никогда не видел его насоревнованиях? Он выиграл бронзовую медаль.
— Может быть, и видел. Но, к сожалению, фамилия егоничего мне не говорит, — признался Чарли неохотно.
Девочка поправила выбившиеся из-под шапочки волосы, и лицоее стало грустным.
— Ты, наверное, очень без него скучаешь, — мягкопроговорил Чарли, пока они любовались заснеженными склонами. Ни ему, ни темболее Моник не хотелось спускаться к кафе. Чарли нравилось болтать с девочкой,да и ей общество человека, «который катается, как папа», похоже, пришлось подуше. Правда, разговор все время вертелся вокруг отца Моник, из чего Чарлизаключил, что девчушка очень по нему скучает.
— Я езжу к нему на каникулы, — с серьезным лицомобъясняла она. — Только маме это не нравится. Она говорит, что Париж плохона меня влияет. На самом деле он плохо влияет на нее. Пока мы жили там, онацелыми днями плакала…
Чарли понимающе кивнул. Это он мог понять.
В последнее время в Лондоне он тоже, бывало, плакал — отбезысходности, от тоски, от сознания невосполнимой потери. На собственном опытеон убедился, как это может быть больно — расставание, грядущий развод,одиночество. Интересно, подумал Чарли, какой может быть ее мать. Почему-то емуказалось, что она такая же веселая, живая и дружелюбная, как ее маленькаядочка. Во всяком случае — была такой. Просто чудо, что развод родителей неповлиял на Моник или почти не повлиял; Чарли хорошо знал, что проблемыродителей часто отражаются в детях, как в зеркале, причем в гротескном, преувеличенном,зачастую уродливом виде.
— Ну что, может быть, все-таки пойдем перекусим? —спросил наконец Чарли. Они пробыли наверху уже достаточно долго, и он всеострее ощущал голод. Моник кивнула, и они, оттолкнувшись палками, покатили внизпо склону, стараясь не разъезжаться очень далеко. Когда они, подняв вихрисверкающего снега, затормозили внизу, Чарли снова улыбнулся девочке:
