"Вот гадина, а?! с тоской подумала она. — Ее проделки, больше некому! Это же фронт. Она что-то там говорила про бой и сравнение… А я в человеческом, хрупком и ничтожном теле…Я как котенок беспомощный.. Еще и "Кошкина"… Вернусь — всю морду расцарапаю!... А если не вернусь?! — мелькнула паническая мысль. — Если а тогда на меня обиделась, и… И я здесь — навсегда! В это теле! Ой, мамочки!.. Прости, прости, прости! Я больше не буду! Я все поняла, я хорошая девочка, верни меня обратно!.. Ну пожа-алуйста!.."
— А вот это, товарищ Леонтьев, бойцы, которых я выделил для встречи и прикрытия вашего отряда. Сергей Ершов — командир пулеметного расчета, он входит так же в группу полковой разведки, и медсестра Кошкина. Люди надежные. Они вместе с вами будут встречать группу с задания. Все, чем могу…
— Справимся, — сказал моряк и встал. — Вы идите на позицию, а я пока проинструктирую и провожу бойцов. Подойду через полчаса.
— Подожди здесь, — попросил Ершов. — Я за пулеметом.
Она потопталась в окопе, зачем — то меся жижу из глины и талого снега, потянула носом воздух… Холодный, но не морозный. Значит, на дворе ранняя весна или поздняя осень. Скорее — весна…
— Эй, — окликнула она стоящего в сторонке бойца. — Какой сейчас день?
— Да уж второе апреля, — охотно отозвался он.
— А год?
— Шутишь, сестричка? — догадался он.
— Ага… Хохочу, — мрачно пробурчала Баста.
— Берестов! Тебе кто разрешил на посту разговаривать? — хриплым от натуги голосом спросил подошедший Ершов. — Пойдем, Кошкина. Не отвлекай солдат. Нам еще далеко топать…
— Тяжело? — спросила она, что б хоть как-то завязать разговор.
— Двадцать семь кило, вздохнул он. — Раньше бы я… Но посиди на пригоршню сухарной крошки в день. Винтовку бы поднять, а тут — пулемет… Мужики вчера в лес ползали, хоть какую-нибудь траву искали, клюкву старую… Ничего нет. Опять кору принесли. Перетерли с сухарями, отварили…
— Сколько сухарей? — не поняла Баста.
— Сухарных крошек, — поправил Ершов. — Пригоршню. А у вас что, по другому кормят?
— Да нет, — сказала Баста. — Так же… Так же…
— Должны были перед атакой паек выдать, по пять сухарей, — вздохнул Ершов. — Да опять у них что-то случилось… Тут, на днях, политрук приезжал. Проверял, сколько метров может пройти солдат без остановки. Вышло, что предел — 400 метров. Потом в снег садятся — ноги не держат… У тебя махорки, часом, не завалялось?
— Нет…
— Я знаю, что нет, — вздохнул он. — Ну у кого нет… Просто курить страшно охота, вот и говорю глупости… Пришли. Вот здесь их встречать и будем. Обустраивайся.
Баста пожала плечами и осталась на месте, наблюдая, как сержант устанавливает и налаживает пулемет.
— Хотя, какое тут "прикрытие", — ворчал он. — Не видно ни зги. Но вот если наших заметят… Будет светло. Очень светло. Немцы ни ракет, ни патронов не жалеют. А у нас? Пять патронов на винтовку. Десять перед атакой. И это еще ничего. В январе вообще была одна винтовка на четверых и пять патрон к ней… А до окопов немецких — почти километр будет.. Смекнула?
— Нет.
— Я тебе к чему про четыреста этих метров рассказывал? — нахмурился он. — А здесь, ровным счетом, в два раза больше выходит. Да колючая проволока, да заграждения… Хоть бы действительно не ждали бы они нас… Тогда… Я ведь и впрямь, в прошлый раз дохлого "языка" притащил. Уж больно здоровые они, черти…По документам выходит, что как раз против нас стоят отборные части СС. Десантники. Кипр брали. А оттуда, стало быть, сразу к нам… Видать, кончаются у Гитлера солдаты-то, а? И эти здесь все до одного полягут.. Но здоровые, бугаи! Брыкаться начал так, что только держись.. Ну, мы и не рассчитали… Думали, он в обмороке…А "черные бушлаты" ни разу без "Языка" не возвращались. Представляешь: ни разу!
Послышались чавкающие в грязи шаги, и из ночного сумрака появилась фигура Леонтьева.
— Ушли, — сказал он. — Теперь часа четыре, как минимум… Потом — режим ожидания…
— Что в Ленинграде? — спросил Ершов.
— Держатся. Люди на улицах замертво от голода падают, но город борется. Зиму продержались, теперь полегче будет…
— Сколько смертей, — вздохнул Ершов. — Такого ж с роду не было… акая тьма кругом…
— Ночь, — пожал плечами Леонтьев.
— Я не про ночь. Я про этих... В черном… Они же специально целый город голодом морят. Сами входить боятся…
— Правильно боятся. Здесь для их каждый метр могилой станет. Пленные говорят, что ученые вверяют Гитлера, что на таком пайке существовать, а тем более работать и сражаться невозможно. А к весне в Ленинграде начнутся эпидемии и мор из-за грязи, антисанитарии и трупов на улицах…. А у нас в этом месяце заводы вышли на уровень довоенного производства. Вот так… Вояки… Они даже остановились точно на пределе действия нашей корабельной артиллерии… Вот только пушки у них дальнобойней, это — факт… С авиацией справляемся, а вот пушки… По Исакию бьют, по Петропавловке… Гитлер приказал сравнять город с землей…
— Сдюжим, — сказал Ершов. — После тьмы всегда наступает рассвет. Сдюжим.
— У нас-то хоть по 125 грамм давали, вперемешку с комбикормом и глиной, а в пригородах, куда немцы добрались, и того не было… Ты, сержант, Беляева до войны не читал? "Человек — амфибия" или "Голова профессора Доуэля"?
— Не довелось. Я сам с Волги, городок у нас маленький… Библиотека хорошая, но новинок не дождешься… Просто беда…
— Хороший был фантаст. От голода умер… Никого война не щадит. Хоть солдат, хоть ученый, хоть женщина, хоть ребенок… Пленный итальянец рассказывал, что немцы открыли детский дом для русских детей недалеко от своего госпиталя. Никто не мог понять, почему там была такая невероятно высокая смертность. А эти подонки просто брали у детей кровь для своих солдат. Так итальянцы их просто бить стали. Встретят немцев на улице — и в морду! Немцы их обходить стороной стали… "Арийцы", что б им…
— Это ведь уже не люди, — сказал Ершов. — Они какие-то вообще другие… Как они такими стали?
— "Белокурые бестии", — усмехнулся Леонтьев. — Они уже и сами себя людьми не считают. "Избранная нация", "Арийцы"… Да, напоминает роман Герберта Уэллса о пришельцах, пытающихся захватить мир… Им просто хотелось поверить, что они — лучше всех, и им все дозволено.
— Может, Гитлер — душевнобольной?
— Да нет, умен. Дурак Германию из руин так быстро бы не поднял. Просто он нашел главную человеческую слабость — тщеславие. И предложил немцам стать "как боги".
— Завтра надо будет опустить этих "богов" на грешную землю… Я им дам и "арийцев" и "Ленинград с землей сравнять" и "как боги"… Я еще по Берлину пройдусь… Верно, Кошкина?
— Что? — встрепенулась Баста. — А… Да… да…
— Замерзла, что ли? Ну да, в окопах-то воды по колено. Что делать — болота. Зато авиабомбы редко взрываются — сразу в торф уходят. Сама земля помогает… Ты уж терпи, сестренка. Если завтра фрицев с высотки сшибем — и отмоемся, и отогреемся… Сколько времени-то прошло?
