Мужчина долго смотрел ей вслед, потом налил себе полный бокал вина и залпом выпил. Растер ладонями лицо, вздохнул, нехотя поднес к уху трезвонящий телефон:
— Слушаю. Да, Гена, это я… Нет, просто настроение неважное… Ну, попытайся… нет, прыгать я точно не буду… Что?! Кто предложил?! А почему именно я? Ну, типаж — да… Совместные съемки?.. А сколько серий? Да ладно!... Условия контракта? Так… так…. Все, можешь не продолжать, дальше я сам прочитаю.. Что? Ну и что, что в Италии?! За такие деньги я готов играть хоть шамана в Зимбабве!.. А это… Нет, она поймет, у нее ведь тоже работа… Жди, выезжаю!..
…— А ты говоришь, что это я не умею любить, — возмутилась Баста. — Зачем Он дает людям столько любви?1 Они же ее не ценят! Ее слишком много! Надо было по ложечке, по грамму, по карату!.. Раз в жизни — по пол часа! У Него ее много?! Ну что ты молчишь?.. Эй, ты чего?.. Ты это… Тебе, наверное, соринка в глаз попала…. Вот, возьми мой платок…. Ну я даже не знаю… Может у тебя, это… все еще впереди… Я понимаю, что опять говорю глупость, но… Ой, в смысле я не это хотела сказать… Ну, в конце — концов, у тебя я есть… Ладно! Давай все сначала! Что ты там говорила про приоритеты? Если сложить их в банку и накалить на огне, то что там будет со второй ипостасью?...
Мальчики
Какое это чудо —
Человек!
Какая
Это
Мерзость —
Человек.
Р. Рождественский.
— Пусти! Пусти, кому говорю! — бесновалась Баса. — Отпусти руку сейчас же!
Смерть держала ее за запястье на первый взгляд не сильно, едва сжимая пальцы, но вырваться из этого железного кольца кошка была не в силах.
— Отпустить? Но что ты сделаешь, если я тебя отпущу?
— Я их порву! На кусочки, на атомы, на молекулы!
— Прямо здесь?
— Да мне все равно — где! Здесь! Сейчас! Отпусти, говорю!
— Это невозможно, — твердо сказала Смерть. — Мы не имеем права вмешиваться в дела людей, и уж тем более убивать их.
— А он имел право шлепать меня по заднице?! Меня?!.
— Нас здесь вообще не должно быть.. И, как бы, нет…
— Значит, он шлепнул несуществующую меня по моей несуществующей заднице, и я за это его порву на несуществующие кусочки! — продолжала яриться Баста. — Быдло! Хам! Человек!
— Успокойся, на нас уже смотрят…
— Да над нами уже смеются! Надо мной! Надо МНОЙ — СМЕЮТСЯ! Я понимаю, если б он сделал это с какой-нибудь подвыпившей студенткой, да и то, если ее парень — ботаник и находится за три километра! Но со мной! Он смертельно ошибся! Лучше было бы, если б он сделал себе харакири прямо сейчас, пока я до него не добралась!
— Ну — дурак, ну хам и быдло, — согласилась Смерть, не торопясь, однако, отпускать Басту. — Но не убивать же его за это. Наказание должно быть пропорционально вине…
— Кастрировать… и придушить! Потом оживить, и еще раз кастрировать!
— Ход твоих мыслей мне понятен, но я взываю к логике, раз уж не могу взывать к твоему милосердию…
— И — на кол! Кастрировать, придушить, и на кол!
— Давай так: я тебя сейчас отпущу, и если мне не удастся убедить тебя простить его… мне на это нужно всего пять минут!.. Тогда я оставлю вас с ним наедине.
— Со всеми! — уточнила Баста.
Смерть посмотрела на группу давно забывших про них солдат — "дембелей", веселящихся за пару столиков от них, и вздохнула:
— Со всеми…
— Ты обещала!
Смерть убрала руку и Баста опустилась на краешек стула. Вся ее мимика, вся ее поза, выдавали неприкрытое желание перетерпеть эти пять минут, и.. Был бы у нее хвост, сейчас бы он подергивался от нетерпения…
— Ненависть — субъективное понятие, — сказала Смерть. — Сегодня ты его ненавидишь, завтра — прощаешь, а после завтра уже любишь… А бывает и наоборот. И — ох, как бывает!..
— Я их не только прощать, я их даже зарывать не стану, — оскалилась Баста. — Пусть так висят… По стенам…
— Если б ты сейчас успокоилась, и я могла тебя спросить, за что ты способна ненавидеть от всей души, ты вряд ли назвала мне даже пару причин…
— Но одна из них была бы — оскорбление!
— Ненависть парализует мудрость. Бог разрешает защищать и защищаться. Но от кого и против кого — решает мудрость, а не гнев. Разве этот хулиган — твой враг? Настоящий враг бьет не по попе, кошка, а по сердцу. Сколько таких "врагов" вокруг? Один наступил на ногу, другой занял место, третий сказал что-то не так, четвертый… пятый… И скоро мир вокруг тебя превратится в поле боя.
— Жизнь и есть бой!
— Да ну? — удивилась Смерть. — Вот я-то как раз и не знала…Не видела ты настоящего боя, девочка. А ведь все познается в сравнении…
— Пять минут истекли, — напомнила Баста и поднялась. — Если тебе их так жалко, то подготовь для них места получше…
— Что ж, иди, — сказала Смерть и слегка подтолкнула Басту к столику с мальчишками.
Кошка качнулась, поневоле делая шаг вперед… Что-то тихо звякнуло, словно порвалась гитарная струна, свет мигнул…
…— Кошкина, заснула, что ли?! — раздраженно сказал кто-то и подтолкнул ее в спину. — Проходи, командир ждет.
Почти ничего не видя в темноте, и ничего не понимая в происходящем, Баста, пригнувшись, шагнула в какое-то затхлое и сырое помещение, насторожено прислушиваясь и пытаясь разобраться в происходящем.
— Ну, все здесь?
Чиркнула спичка и пламя коптилки осветило крохотную землянку. За грубо сколоченным столом сидели двое: худой человек в кожанке, с красными от недосыпания глазами и молодой парень с осунувшимся лицом, в морском бушлате без знаков различия.
— Ершов, Кошкина, закрывайте скорее дверь, землянку застудите…
Стоящий рядом с Бастой невысокий, худощавый парень лет двадцати, подтолкнул ее к скамейке возле стола.
— Значит, диспозиция на сегодня такая, — сказал человек в кожанке. — Для начала познакомьтесь. Это — он кивнул на парня в бушлате, — Иван Леонтьев. Больше вам о нем знать ничего не надо. Его ребята сегодня пойдут в тыл к немцам за языком.
— Почему не мои? — спросил Ершов.
— Потому что, товарищ сержант, командую здесь я, — пояснил "кожаный". — Сереж, ну сколько у тебя людей осталось? И какие они? В прошлый раз уже дохлого фрица притащили… А язык нужен, и нужен позарез. Живой, здоровый и в чинах. Завтра — наступление… Сам понимать должен. Вот нам товарищей с флота в помощь и прислали…
Баста испытывала настоящую панику. Все ее мистические способности исчезли. Она снова стала человеком. И не просто "человеком", а скорее, его жалким подобием… Каждой клеточкой своего тела она чувствовала огромную, неподъемную усталость. Хотелось лечь прямо на пол и спать, спать, спать… Давно не мытое тело пахло отвратительно, в громоздких и неудобных сапогах хлюпала вода, распухшие ноги зудели так, словно она только что совершила марш — бросок...