Ее появление при дворе и достигнутое ею господство прежде всего развели в разные стороны все придворные силы: кто объявил себя сторонником, кто — противником фаворитки. Дофин стал сердцем, а магистр Буайе, епископ де Мирепуа, — душой партии ханжей, принципиально враждебной маркизе из почтительности к христианской морали, которую король, долгое время лишенный церковного причастия, высмеивал с постоянным упрямством. К этой партии тяготели духовные лица: верденский епископ Николай, воспитатель дофина аббат де Сен-Сир и целый эскадрон близких к принцу молодых сеньоров, вроде Грамона, Лаваля, Дю Мюи, Ла Вогюйона — полуоппортунистов и полусвятош. Королева, которую ее положение ставило в центр этой компании, была настроена достаточно благодушно и милостиво, чтобы не входить ни в какие интриги, и пресекала недоброжелательное злословие в адрес фаворитки. К тому же мадам де Помпадур неизменно проявляла к ней подчеркнутое уважение, а под ее влиянием и сам король стал с ней более обходителен. Что касается дочерей Людовика XV, то они относились к фаворитке скорее насмешливо, чем враждебно, между собой называя отцовскую возлюбленную «маман-путана». [96]
Министры, чья позиция зависела от соотношения сил партии ханжей и партии сторонников фаворитки, вели глухую войну, ставкой в которой являлась маркиза. Генеральный контролер Машо, обладавший умом и цельной натурой, образованный сторонник преобразований, который своим положением министра был отчасти обязан друзьям мадам де Помпадур, финансистам дю Вернею и Монмартелю, был полностью предан фаворитке, которая, со своей стороны, также оказывала ему покровительство. Но принц де Конти, не имевший официальной должности при дворе, хотя весьма преданный Людовику XV, военный министр д'Аржансон и Морепа, в чьем ведении находилось военно-морское министерство и дворцовая камарилья, поклялись погубить мадам де Помпадур, и каждый из них располагал целой армией своих сторонников, как нельзя лучше подходящих для этой цели. Морепа, большой зубоскал, появляясь каждый день в кружке королевы, с ловкостью придворного и развязностью хлыща изощрялся в остроумии, распространяя «пуассонады», пасквили и песенки о маркизе, возможно, собственного сочинения, которые вредили репутации фаворитки в общественном мнении. В 1749 году он не побоялся нагло сравнить ее с ядовитым химическим соединением в маленьком катрене, который она обнаружила под своей салфеткой:
Манеры ваши благородны и чисты,
Ирида! Вкруг вас израненных сердец толчется сонм.
Под ножкой вашей распускаются цветы,
Но то лишь фтористый возгон.
[97]
Этого ему не простили. В апреле 1749 года мадам де Помпадур пользовалась достаточным доверием короля, чтобы добиться отставки своего недруга. У д'Аржансона был другой характер и, соответственно, он пользовался иными методами и открыто не вызывал в свой адрес ярость маркизы. Он хотел отставки Для нее и для ее протеже Машо. Он добивался желаемого весьма терпеливо, приложил множество усилий, но ничего не смог сделать. Он неутомимо плел сети низких и отвратительных придворных интриг, которые в случае успеха гарантировали бы дворцовый переворот. У мадам де Помпадур была кузина по имени мадам д'Эстрад, ее ближайшая подруга; фаворитка устроила ее в штат королевы. Помпадур очень ей доверяла, но вскоре ей пришлось об этом пожалеть. Сделавшись возлюбленной д'Аржансона, мадам д'Эстрад поставила себе цель: добиться изгнания мадам де Помпадур и заменить ее какой-нибудь преданной себе особой. На примете уже имелась ее хорошенькая и пикантная племянница, графиня де Шуазель-Роман, обратившая на себя внимание короля. Д'Аржансон продумал ее дебют. Он приведет ее в объятия короля, тот быстро падет под ее чарами, и она добьется отставки Помпадур. Были ли у д'Аржансона верные шансы? Он делал свои расчеты, не учитывая настроений других членов этой семьи. Стенвиль, кузен маленькой Роман, проявил заботу об ее чести, или, вернее, поскольку она была уже несколько подпорчена, правильно предугадал то, что могло случиться дальше. Он заставил кузину спешно покинуть двор, а в награду мадам де Помпадур добилась для него должности посла в Риме, ставшей прелюдией его головокружительной карьеры министра и герцога де Шуазеля.
Маркиза никогда не была ни слишком активной, ни слишком сладострастной, ни слишком одаренной любовницей. С умеренным темпераментом, фригидная — если верить свидетельству ее горничной дю Оссе — она никогда не препятствовала Людовику XV в поисках маленьких развлечений на стороне. К 1752 году, вскоре после того, как д'Аржансон подготовил свою интригу, она полностью прекратила выполнять свои обязанности возлюбленной и сделалась чем-то большим, чем просто любовница, она превратилась в фаворитку по духу, советчицу и друга, необходимого Людовику XV, а свои сексуальные аппетиты он удовлетворял в другом месте. Любовница, которая не разделяет постель, — это было что-то новенькое, и многие проявляли беспокойство по этому поводу: вот какого влияния добилась эта фаворитка, завладевшая не телом, а сердцем, привычками и разумом короля! Король с помощью Ришелье и Лебеля, снабжавших его молоденькими девушками, не испытывал недостатка в наслаждениях. Будучи гурманом в этой области, он подходил к делу разумно и не хотел подцепить венерических болезней. Поэтому, вопреки легенде, Людовик XV не устраивал ежедневных оргий с юными девушками. Придворные, зорко следившие за всеми похождениями своего государя, пришли к определенному выводу, что королю нужны женщины не чаще двух раз в неделю. [98]Олений Парк, который распространенная злая молва называла монастырем-борделем, где Людовик XV каждый вечер выбирал себе жертву среди тысячи восьмисот девственниц, в действительности представлял собой дом, расположенный в одноименном квартале. Здесь король поочередно поселял своих «маленьких любовниц»: мадемуазель Трюссон, Марию-Луизу Мюрфи, мадемуазель Фуке, мадемуазель Эно, мадемуазель Робер — молодых девушек, которых он легко менял, когда они ему надоедали, выдавая их замуж и заботясь о них, как о собственных детях. Эти регулярные эскапады не беспокоили мадам де Помпадур. Она опасалась только происков придворных дам, вроде мадам де Куаслен, добивавшейся не мимолетной интрижки, а должности официальной фаворитки, что грозило ей отставкой. Но чем больше проходило времени, тем прочнее становились ее позиции. Доверие короля росло, а ее влияние, не превратившись для короля в обузу, мало-помалу принимало формы особого ведомства. Послы иностранных государств спешили попасть к ней на прием, при ее утреннем туалете неизменно присутствовали придворные. Во время беседы короля с кем-либо из министров ее приглашали в качестве третьего собеседника. В 1756 году она получила официальный статус при королеве, тем самым прикрывшей ее от дерзких нападок. Больше того, партия ханжей примирилась с ней. Сменив роль возлюбленной на роль советчицы, она придала своему положению менее скабрезный характер. Усталость и личное горе (у нее умерла дочь) сделали ее набожнее, она даже на время отказалась от руководства спектаклями при дворе, полностью находившимися в ее ведении. Служители церкви начали тешить себя надеждой, что она поможет им обратить к религии короля. Королевская семья — королева, дофин и остальные — стали относиться к ней благосклоннее, а самые благочестивые подруги королевы, например герцогиня де Люинь, начали ее навещать. Никогда за все время пребывания при дворе положение мадам де Помпадур не было столь блестящим и прочным, так что иностранные наблюдатели приписывали ей в это время такую власть, которой она не обладала в действительности, но которая все же была значительно выше влиятельности любой из фавориток прошлого. Прусский посол писал императору Фридриху в 1755 году: «Никогда еще доверие к ней не было так велико. В королевском Совете не принимают ни одного сколько-нибудь значительного решения ни в области внешней, ни внутренней политики, не уведомив ее или не поставив ее заранее в известность». Действительно, она была в курсе всех дел, инструктировала министров, как им следует поступить, и умело пользовалась своим исключительным положением.
