Часто достаточно одного взгляда на карту, чтобы понять геополитические возможности той или иной страны. Это, конечно, относится и к Нидерландам, хотя жителям страны часто с трудом удается примириться с отрезвляющими фактами.
Благодаря системе «колонн», воспитывавшей культуру достижения компромиссов и примирения, нидерландское общество в течении десятилетий довоенного времени отличалось стабильностью, что делало обновленное «околоннивание» таким привлекательным в трудный период послевоенного восстановления. Но вместе с тем для этой системы характерна также заметная неповоротливость и — вследствие закрытости друг от друга раздробленных групп — выраженная склонность к неприятию каких-либо перемен. Поэтому Нидерланды были и в известной степени остаются консервативной страной.
Но вместе с тем мы здесь все же ведем речь о современной нации, активно занимающейся торговлей и промышленным производством, которая из-за своей не слишком большой численности сильно зависит от заграницы. Подобная страна не может позволить себе изоляционизм и консерватизм на долгий период времени. И Нидерланды меняются вместе с остальным миром, но эти изменения часто проходят не последовательно, а скорее рывками, причем обычно весьма умеренная страна не боится при этом крайностей. В данном отношении нидерландские элиты по-прежнему являются достойными наследниками амстердамских регентов времен Французской революции и последователями короля Вильгельма II в период волнений 1848 года: в течение долгого времени им удается противостоять изменениям, но они тонко чувствуют, когда реформы становятся неизбежными и оказываются тогда весьма податливыми.
Именно так происходило в славные 60-е. Существует документальный фильм режиссера Берта Хаанстры «Простой человек» (1963), повествующий об обычной жизни Нидерландов того времени. Если не обращать внимания на проезжающие автомобили и модные прически некоторых девушек, многие сцены могли быть сняты и в 30-е годы: господа в шляпах и с портфелями, рабочие в комбинезонах, дамы в скромных шляпках и черных платьях, озабоченные школьники в твидовых пиджаках — такие персонажи преобладали на улице. Самыми смешными в этом фильме были сцены на пляже, где отдыхающие причудливым образом извиваются, стараясь «прилично» переодеться, а их близкие прикрывают их, высоко держа полотенца и целомудренно отводя глаза. Не прошло и пяти лет, как многие молодые люди стали предпочитать лежать на пляже совсем голыми, мини-юбки заполонили город, студенты, активисты движения «Прово» и бывшие священники перевернули в «колоннах» все вверх дном, коричнево-черно-серое однообразие уступило место оранжевому и яблочно-зеленому.
Схожее потрясение пережили Нидерланды в 90-е годы. Страна, в которой общественный и публично-правовой сектор издавна был особенно сильным, несмотря на отпугивающий пример политики Тэтчер в Великобритании, опережала всех в стремлении ограничить полномочия государства. В то время как в других европейских государствах проявляли необходимую осторожность и предусмотрительность, нидерландское руководство внезапно отпустило все тормоза: все, что могло быть приватизировано или переведено в разряд самостоятельных предприятий, от железных дорог до школьных столовых, было приватизировано или каким-то другим способом предоставлено рынку. В 60-е годы Нидерланды поспешнее, чем где бы то ни было, сняли морально-нравственные ограничения; 30 лет спустя с тем же радикализмом распрощались с до тех пор принятым в экономической и административной политике. Эти толчкообразные изменения имели одинаковую природу: они были симптомами медленного разложения системы «колонн», служившей фундаментом нидерландского общества. Этот процесс разложения подспудно начался в 50-е годы, в 60-е обрел драматичные формы, устойчиво развивался в 70-е и 80-е годы, почти незаметно продолжался под леволиберальными приметами в 90-е, в период временной фазы умиротворения, и взрывно ускорился в популистском бунте рассерженных избирателей в первом десятилетии XXI века.
«Дух времени манит нас к главному алтарю Маммоны», — пели мы в нашем христианском объединении мальчиков в 50-е годы, и мы даже не подозревали, насколько же это было верно! Ведь Мам-мона был в конечном счете богом денег, и фактически именно быстро растущее благосостояние пробило первую брешь в бастионах нидерландского партикуляризма. Вся Западная Европа в 50-е годы подпала под чары «экономического чуда», и Нидерланды отнюдь не были исключением. Впоследствии, по аналогии с XVII веком, заговорили о «золотом двадцатипятилетии». В течение 22 лет, с 1951 по 1973 год, экономика неуклонно показывала рост в среднем 5 процентов в год. Национальный доход на душу населения за это время удвоился; количество автомобилей увеличилось в 20 раз.
В конце 50-х годов доходы, рост которых в течение десятилетия сознательно сдерживался, внезапно начали стремительно расти. Для многих нидерландских семей это означало довольно резкий скачок на ранее немыслимый уровень благополучия и потребления. В период между 1948 и 1968 годами доходы нидерландцев, учитывая инфляцию, выросли в среднем почти на 75 процентов. Средняя рабочая неделя сократилась с 48 до 40 часов, отпуск вырос с 18 до 28 дней и более.
Власть «колонн», которую признавали в трудные времена, стала убывать, а более высокая мобильность людей и увеличение свободного времени лишали влияния и свойственную «колоннам» систему социального контроля. В 1960 году воскресную мессу посещало почти 90 процентов католиков, в 1973 году этот показатель снизился до 53 процентов, В 1960 году были рукоположены 316 священников, в 1970-м их было уже сорок восемь. Среди протестантов, хотя и с некоторой задержкой, происходили такие же процессы. Даже среди верных своим принципам ортодоксальных кальвинистов количество посещений церкви снизилось за этот период на треть.
На ночном заседании Второй палаты 14 октября 1966 года произошло падение кабинета премьера-католика Йо Калса в результате усилий фракции Католической народной партии, возглавляемой Норбертом Шмелцером. Эта «ночь Шмелцера» была историческим моментом: впервые стало ясно, что мощная католическая «колонна» больше не так крепка, как верили. Оказалось, что и в Партии труда произошел раскол между социал-демократами старой школы и группой в основном молодых политиков, которые уже вскоре под названием «Новые левые» штурмовали бастионы признанных партий. Результаты выборов показали, как неожиданно быстро ослабла традиционная связь религии и политики — основа системы «колонн». В 1963 году на выборах во Вторую палату Католическая народная партия еще получила 31,8 процента голосов, что было в пределах обычной поддержки избирателей. В 1967 году этот показатель снизился до 26,5 процента, а в 1972-м — до 17,7 процента. Очевидно, что католики, ранее голосовавшие за нее, искали другие политические ориентиры.
В следующие десятилетия ускорилась секуляризация. В 1958 году менее четверти нидерландцев, по собственному признанию, не принадлежали ни к какой конфессии. В 2020 году этот показатель предположительно будет равняться трем четвертям. Только 1,2 процента населения участвуют в воскресной католической мессе — число нидерландцев, молящихся в мечетях, выше. Количество прихожан крупных протестантских церквей, то есть кальвинистской Реформатской церкви (Hervormde Kerk), ортодоксально-кальвинистских Реформатских церквей (Gereformeerde Kerken) и Лютеранской церкви Нидерландов, объединившихся в 2004 году в Протестантскую церковь Нидерландов, с 1958 года снизилось на две трети, с 31 до 11 процентов населения.
