Послевоенные годы были в Нидерландах временем противоположных ощущений, старых и новых противоречий и во внутриполитическом плане. Наряду с осознанием необходимости изменений, реформ, охватившем здесь широкие массы, как и в других странах Европы, существовало сильное желание как молено скорее вернуться к привычному ходу вещей. С этой позиции события войны, сколько бы горя они ни принесли, многие хотели видеть как особый случай, из которого не надо делать далекоидущих выводов. «Похоронить прошлое, смотреть вперед» — было девизом великого молчания, которым в бесчисленных семьях, даже если они испытали большие несчастья, закрыли память о годах оккупации.
Несмотря на все призывы к реформам и вопреки полностью изменившейся международной обстановке, подобная установка доминировала в нидерландской политике и обществе в 50-е годы и продолжала сохраняться до конца 60-х. Возникшие в подполье газеты — «Трау», «Хет Пароол», «Фрай Недерланд», «Ваархейд» — и некоторые организации, выросшие из Сопротивления, продолжали играть определенную роль, но важнейшие позиции после 1945 года очень скоро вновь заняли довоенные институты и группы. Политический «прорыв», которому так много сил отдали ден Эйл и другие молодые политики, застопорился. «Холодная война» и страх перед вторжением с Востока привели к сворачиванию свежих контактов, которые наладились во время войны между политическими и мировоззренческими лагерями, и в течение самого короткого времени Нидерланды были снова разделены на нидерландско-реформированный, католический, социалистический, коммунистический, ортодоксально-кальвинистский, гуманистический и либертарианский «жизненные миры».
Нидерланды учителя Шмала и его христианской школы Королевы Вильгельмины, обязательных псалмов и собственных «христианских» рассказов по истории; Нидерланды моего дяди Петру-са с его собственной «красной» пекарней, его собственной «красной» газетой и его собственным «красным» радиовещанием; Нидерланды наших «нейтральных» соседей, которые посылали своих детей в «нейтральную» школу; Нидерланды «католической» семьи, которая жила за нами и которая «католически» пахла и чьи девочки, по нашему мнению, обладали «католической» кротостью; Нидерланды «собственных» бакалейщиков и научных работников, «собственных» принципов, партий, баскетбольных клубов и объединений козоводов — эти Нидерланды вновь расцвели, как будто ничего не произошло.
Элиты этих «колонн» снова доминировали в политике и общественной жизни. Страна продолжала отличаться от остальной тогдашней Европы своей неповоротливой культурой ведения переговоров и достижения компромиссов. Прежний министр экономики много лет спустя однажды поделился со мной конфиденциальной информацией о том, что большинство решений в сфере экономической политики тех лет принимались в ходе бесед в узком кругу, в которых участвовали важнейшие представители индустрии и банков, работодателей, профсоюзов, правительства и политических партий. Встречи проходили еженедельно в гостиной в доме упомянутого министра на респектабельной улице Яна Лёй-кена в районе Амстердам-Зёйд. «В принципе мы всегда соглашались друг с другом. Если директора Центрального планового бюро и Нидерландского банка считали, что нам следует двигаться в определенном направлении, то так и случалось. Затем лидеры работодателей и профсоюзов убеждали в этом своих сторонников».
В интересах восстановления экономики уровень зарплат — по сравнению со многими другими западноевропейскими странами — систематически удерживался на более низком уровне. Благодаря тому что повышение оплаты труда происходило медленнее, чем рост производительности труда, прибыль в различных отраслях промышленности была высокой, что высвобождало значительные средства для модернизации нидерландской промышленности. И в последующие десятилетия сдерживание заработной платы оставалось признанным средством управления экономикой.
Таким способом были заложены основы социальной, физической и научно-технологической инфраструктуры Нидерландов на вторую половину XX века. Теперь было решительно покончено с вековым доминированием сельского хозяйства и торговли, и это был не только вопрос инвестиций, происходило также формирование нового менталитета.
Индустриальная политика 50-х годов базировалась, как и повсюду, на определенных ожиданиях и прогнозах, но вместе с тем она опиралась на пропаганду: Нидерланды должны были быстрыми темпами стать «индустриально зрелыми» и коренным образом модернизироваться. На стенах в нашей школе Королевы Вильгельмины наряду с портретами Вильгельма Оранского и картиной, изображавшей зимовку на Новой Земле, висели также фотографии гидротехнических сооружений Дельтаверк, аэропорта Схипхол, фабрики искусственного шелка «Энкалон» в Арнхеме. Предприятия «Филипс», авиакомпания КЛМ, «Хоохофенс», авиазавод «Фоккер», судостроительные предприятия — все это в 50-е годы являлось гордостью нидерландцев и просто составляло нидерландскую идентичность.
Правда, нидерландская экономическая политика послевоенного времени — в некоторой степени это относится и к построению социального государства — не имела ничего общего с национальными амбициями, которые были характерны, например, для начальной стадии формирования британского государства всеобщего благоденствия. «То, что мы называли планированием, — писал позже один социолог, — было в первую очередь бухгалтерской операцией. Планирование проводилось для контроля за ходом дела и урегулирования проблем. Редко это было творческой реализацией принятого с энтузиазмом проекта, отличающегося смелостью и фантазией». Другими словами, это всегда оставалось продуктом улицы Яна Лёйкена.
Часто лидеры фракций во Второй палате одновременно были главными редакторами газет соответствующих «колонн». Достаточно было, к примеру, одного предложения из редакционной статьи ортодоксально-кальвинистской газеты «Трау» — и как друзья, так и враги сразу же точно знали, как данная «колонна» относится к определенному вопросу. Если в XVII и XVIII веках страна представляла собой в основном конгломерат малых и более крупных городских сообществ, то в XX столетии нидерландское общество определялось созданными в первую очередь на религиозной основе малыми и большими сообществами «колонн». Можно было ожидать, что столь закрытая система под влиянием глобализации и европеизации 50-х годов довольно быстро вынуждена будет открыться, но ничего подобного не произошло. Напротив, многие новые институты послевоенного времени были созданы главным образом «колоннами», денежные потоки формирующегося социального государства распределялись по большей части тоже через «колонны», так что их влияние скорее возрастало, чем падало. Значительный подъем в сфере высшего образования не в последнюю очередь был достигнут благодаря внушительному расширению сети специальных высших учебных заведений и университетов, принадлежавших той или иной «колонне». Подобный крупномасштабный рост происходил и в системах «околоненного» здравоохранения, радиовещания, жилищного кооперативного строительства, в «околоненных» социальных учреждениях и т.д.
В последний раз система «колонн» послужила в мировоззренчески раздробленной стране в качестве исключительно эффективного механизма умиротворения, хотя при этом, несмотря на весь опыт военных лет, настоящего национального сообщества не возникло. Извне нидерландцы казались намного толерантнее, чем были на самом деле. Они просто очень хорошо умели не обращать друг на друга внимания, если так можно было сохранить желанный внутренний мир.
