– А чем он был знаменит, этот король? – возвращается она к истории, которой так гордится Джейк… и Джейн. – И почему «пещера»?
– У Джейн был такой пунктик, она терпеть не могла ходить в рестораны, расположенные на уровне улицы. Ей надо было либо спускаться вниз, либо подниматься наверх по лестнице, – смеется Джейк.
Позже Люба найдет в сети, на е-Bay, пепельницы из ресторана «La Cave Henry IV». На пепельницах нечто похожее на французский королевский герб, название ресторана и адрес: 201 East 52nd Street, New York. «Я так это себе и представляла! – бормотала себе под нос Люба. – Вот ведь как, теперь все можно найти и представить себе! И какая-нибудь такая смешная мелочь, как вот эта пепельница, к примеру, весь замысел может расцветить и двинуть вперед… Смешная мелочь… Вот такие детали и есть самое важное!..» Ведь задуманный роман, который манил, дразнил и казался пустой мечтой каких-нибудь… нет, не месяцев… несколько лет назад!.. начинал приобретать материальное воплощение – ну хоть в тех же карточках, записях и обрывках, перечеркнутых торопливой рукой! И теперь Люба уже готова была не то что бы верить в него, в этот свой текст, но относилась к нему как к занятию, несмотря на мысли, полные сомнений и чувства своего полнейшего бессилия. Она представляет себе, как это было. Молодая Джейн – возможно, лет тридцати; у нее двое маленьких детей. Университетские поселки меняются один за другим (Джейк не может долго засиживаться на одном месте: либо его увольняют, либо он сам направляет семейный корабль в новую гавань); профессорские жены, романы Джейка со студентками. Впереди рождение еще двоих детей; путешествия из одного штата в другой, из одного университета в следующий. Смерть ребенка, болезнь другого. Да, в жизни Джейка и Джейн – как в жизни Фроста – потери и смерть. Ссоры, примирения, романы, измены. Но впереди много еще не прожитых лет, разъезды по всему миру, летние ночи на барже, что скользит по медленно катящей свои воды Сене, отпуск на велосипедах – длинный маршрут вдоль Дуная; Коннектикут, Нью-Йорк, Орегон, годы долгой, мучительной войны во Вьетнаме, неожиданное наследство, полученное после смерти родителей Джейка. Разругавшись с родней (ах, как это в его духе!), он ни на какое наследство и не надеялся.
Помимо пепельниц с синими и красными гербами Люба найдет еще открытку 1961 года: подвал, освещенная стойка бара, фонари под потолком, деревянные колонны-стойки, поддерживающие низкий потолок, красные скатерти в белую клетку.
– Генрих IV – это Генрих Наваррский? Бурбон и гугенот?
– Paris vaut bien une messe… да, это, конечно, он, – улыбаясь, подает голос Джейн. – Правильно. Тот самый: «Париж стоит мессы» – так он сказал, когда принимал католичество.
– Это стоило мессы, Джейн? Что произошло?
– Что произошло? – улыбается Джейк. – Представляете, Луба, мое состояние: я знаю, что она собирается принимать решение. То есть она сообщает мне об этом…
– Решение? – Люба помнит эту историю по предыдущим рассказам, но тем не менее включается в игру.
– Она собралась дать ему окончательный ответ. Сообщить, поедет ли вместе с ним в Европу. Она была практически согласна! Он получил грант и предложил ей поехать вместе с ним в Италию на несколько месяцев, собирался там писать.
– А вы ревновали?
– Ну, как сказать… Волновался… да. Ревновал? Не уверен.
– Как это? Почему? – Люба всего лишь делает вывод из собственного опыта. Ее удивляет отсутствие эмоций, ревности, обиды…
– Well… У меня самого был роман, именно тогда…
– Роман? – Люба оживляется. Ей представляется целая история в лицах. – Со студенткой?
– Нет, тогда это была не студентка… Мне кажется, она преподавала?..
– И что?
– Я просто волновался. Моя жена собралась уезжать в Италию с другим мужчиной. Пусть не навсегда – она обещала вернуться, хотела просто пожить с ним вместе…
Любе не совсем понятны эти отношения – может быть, потому, что она по-своему предана мужу. Пусть не любит его, как хотелось бы. Изменяет ли она ему с Робертом? Даже если тот всего лишь призрак умершего поэта. Она откидывается на спинку стула, и спине неудобно; суп, который мгновение назад она поглощала с удовольствием, теперь ей кажется пресным. Люба опускает фарфоровую ложечку в наполовину опустевшую тарелку.
– Ну, хорошо. Что было дальше? Джейн, вы помните этот день? Какое на вас было платье? Где он вас встречал? Вы ехали на такси?
– Нет, она отправилась туда на электричке.
– Я не помню платье, – смеется Джейн.
– А потом?
– Он, собственно, должен был уехать в Италию почти на целый год и собирался там написать новый роман. Пригласил ее в качестве… ну, не жены, а компаньонки. На длительное время, – отвечает за жену Джейк.
– А дети?
– Дети? О! Я знала, что Джейк наймет какую-нибудь молоденькую, сексапильную француженку-au pair,[44] – смеется Джейн и с нежностью похлопывает мужа по руке.
– И вы не поехали?
– А! Здесь-то и произошло самое важное. Он достал из пиджака эту самую записную книжку.
– Зачем?
– Он мечтал, обсуждал с ней их совместную жизнь, а она стала говорить ему о своих чувствах… Вот именно тогда он достал эту книжку! Чтобы записать следом за ней… ну то, что она говорила… Именно в этот момент она решила, что не поедет с ним. Видишь, мне повезло! – подмигивает Любе Джейк и смотрит на свою Джейн ласково, с усмешкой.
– Почему?
– Она не желала превращаться в одного из его персонажей. Хотела быть главным персонажем его жизни.
– Но вы ошиблись, Джейн! Если писатель что-нибудь записывает, значит, материал… простите… значит, его глубоко затронуло это, взволновало!
– Неважно, – пожимает Джейн плечами, – я не хотела этого.
– Самое интересное случилось после! Он становился все более известным, но к тому времени получил пока лишь свою первую Национальную премию.[45] Пулицеровскую[46] он получил уже позже. И вот, по прошествии года, выходит альманах О. Генри[47] – лучшие американские рассказы года. И там этот рассказ! О том, как они сидели в ресторане. Как собирались вместе ехать в Италию.
