Чешет тучи лунный гребень.
Расстелил кудрявый бредень.
Перепельи звоны ветра.
Напоен нездешним светом.
А вот неведомая широкая земля, по которой на хорошей средней скорости поспешал набитый искореженным пушечным мясом чугунный поезд, уюта не обещала:
А степь под пологом зеленым
Кадит черемуховый дым
И за долинами по склонам
Свивает полымя над ним.
О сторона ковыльной пущи,
Ты сердцу ровностью близка,
Но и в твоей таится гуще
Солончаковая тоска.
И ты, как я, в печальной требе,
Забыв, кто друг тебе и враг,
О розовом тоскуешь небе
И голубиных облаках.
Но и тебе из синей шири
Пугливо кажет темнота
И кандалы твоей Сибири,
И горб Уральского хребта.
«За темной прядью перелесиц…», 1916
Как и было предписано императрицей (немка все еще сопротивлялась чужому и чуждому русскому беспорядку), военно-полевой эвакогоспиталь на колесах прибыл в Царское Село точно по расписанию: 16 мая 1916 года в 5 час. 45 мин. Есенин, выказав сноровку и усердие при сдаче раненых на стационарное лечение, предвкушает наградную увольнительную в Питер, а значит, и встречу с друзьями. Клюева в городе нет, он на пару с Плевицкой на гастролях, и можно разгуляться на воле. Однако судьба подбрасывает своему избраннику маленькую пакость. Той же ночью Сергей попадает в лазарет с острым приступом аппендицита. Отлежав положенные после хирургического вмешательства десять суток на больничной койке, рядовой санитарной службы Есенин С. А. в тот же день, 27 мая, отправляется в новую поездку в составе санитарной команды поезда № 143. В отличие от предыдущего, почти беспроблемного, второй рейс оказался тяжелым и нервным. На западном фронте началось летнее наступление, потери ужасающие, на каждой узловой станции санитарный экстра-поезд ожидало несметное количество раненых, доставленных из прифронтовых лазарет-палаток в скотных теплушках. Ломан распорядился принимать только самых тяжелых. Операционная перешла на круглосуточное функционирование, не до сна-отдыха и младшему медперсоналу. У Есенина загноился шов, но хирург, к которому он обратился, отмахнулся – до свадьбы, мол, заживет.
Клюев, успевший вернуться в столицу, ждал братушку на перроне Императорского павильона в Царском Селе. И ждал давно: к середине июня 1916– го разруха на транспорте достигла такой степени, что даже царский поезд с тяжелоранеными добирался от Москвы до Питера тридцать восемь часов! Время было позднее, 10 вечера, но Клюев, учуяв, что Есенин, хоть и бодрится, еле держится на ногах, кинулся к Ломану и уговорил господина полковника выписать жавороночку увольнительный билет в отпуск хотя бы дней на пятнадцать. Николай Алексеевич был в такой тревоге, что решил проводить Сереженьку до самого Константинова. Не вышло: в Москве они снова повздорили, обиженный пестун-хлопотун повернул восвояси, а Есенин, переночевав у отца и накупив для Шурки городских цацек, не забыв и обещанный прошлым летом мяч, красный, большой, в сетке, первым же поездом отбывает на родину. Еле добрался – извозчиков на станции Дивово не было, все ушли на фронт, – и сразу же завалился спать. Наутро конечно же отправился к Кашиной, но Лидия Ивановна еще не приезжала. Раздосадованный, заглянул к Поповым, но и там никого из обычных гостей не было.
