Любимые нам не навечно даны,За малый процент мы берем их взаймы.И скорбь не зависит порой от того,Мы долго иль кратко любили его.Кредит, хоть короткий, хоть долгий – все плох,Ведь все же придется выплачивать долг…Зачем же, пред тем, как на небо уйдем,Мы сердце собакам терзать отдаем?[23]
Моя жизнь с Хуаном Сальвадором была коротким или, точнее, краткосрочным кредитом, однако наши отношения сыграли для меня огромную роль еще и потому, что происходили в определенный жизненный период. Взял бы я его к себе, если бы он тогда, на пляже, этого не хотел? Я был в ту пору неопытным двадцатитрехлетним англичанином, выросшим в провинции, и думал в тот момент только о том, как спасти жизнь живого существа. Я находился тогда в привилегированном положении в том смысле, что мог позволить себе содержать пассажира, хотя, скорее всего, слово «пассажир» вряд ли подходит к Хуану Сальвадору. Сальвадо «Спасенный» или Сальвадор «Спаситель» – вот в чем вопрос. Оба имени подходят к нему в равной степени. Точно так же сложно сказать, кто больше выиграл от того, что его выбрали талисманом нашей команды по регби – он сам или команда? Аналогично обстоит дело с вопросом, кто кому больше помог: Хуан Сальвадор Диего или наоборот?
Как и все остальные спутники моей жизни, Хуан Сальвадор был требовательным. Его надо было кормить, выводить на прогулки, купать и развлекать. Впрочем, заботиться о нем было очень легко благодаря той помощи, которую добровольно оказывали многие ученики. За неделю пингвин съедал по три-четыре килограмма рыбы, это обходилось мне в несколько тысяч песо в день, то есть столько же, сколько стоили два коробка спичек, и гораздо дешевле бутылки пива. А получал я от пингвина то, что невозможно выразить деньгами, в том числе и бремя ответственности, необходимое для закалки характера. Подобно великому множеству «попутчиков», которых я встретил в Южной Америке, Хуан Сальвадор имел так мало, а отдавал очень много.
У пингвина был удивительный характер. Он не просто умел внимательно слушать, но и отвечал людям движением головы и взглядом. Надеюсь, придет время, когда люди познают тайны поведения животных и поймут, что животные умеют общаться с нами гораздо больше и активнее, чем мы думаем в наши дни. Возможно, тогда мое предыдущее предложение не покажется никому надуманным, потому что будет отражать лишь очевидные, всем известные вещи. В один прекрасный день, надеюсь, мы найдем доказательства того, что многие животные умеют воспринимать и обрабатывать информацию, а также испытывать более сложные чувства, чем принято считать сейчас.
Хуан Сальвадор учился и делал выводы гораздо быстрее, чем многие известные мне люди. Он понял, что я не желаю ему зла, в тот день, когда отмывал его от нефти. В тот момент его поведение резко изменилось, и он начал мне помогать.
С тех пор пингвин не боялся ни меня, ни других людей. Более того, он всех людей очень любил. Когда он слышал голоса идущих по территории школы учеников, то начинал оживленно бегать по террасе, предвкушая радость общения. Каждый раз, когда он чувствовал мои приближающиеся шаги на лестнице, то подбегал поближе к двери, чтобы посмотреть, кто идет. И заметьте, он ни разу не встал так, чтобы попасть под удар открывающейся двери. Пингвин инстинктивно понимал, где не стоит стоять.
Были и другие случаи, когда пингвин удивлял меня своим поведением. Например, он никогда не выходил на поле для регби во время игры. Меня поразило, как Хуан Сальвадор только один раз ударился о бортик бассейна, после чего на большой скорости разворачивался в нескольких сантиметрах от бортика. Пингвин понимал, что можно делать или, точнее, что он может безопасно для себя делать в мире людей, а что – нет. Во время наших совместных прогулок он никогда не уходил далеко и не терялся и всегда вылезал из бассейна после того, как из него выходил последний пловец. И, пожалуй, самым удивительным было его нежелание уплыть в океан после того, как я очистил его от нефти.
Уверен, для Хуана Сальвадора голод не был основной мотивацией его поступков. Даже когда он был сытым, то все равно радостно бросался встречать новых гостей, приходивших на террасу. Он нуждался в обществе и общении. Пингвин комфортно себя чувствовал в любой компании, но, стоило мне выйти на террасу, он неизменно подходил ко мне. Верная птица всегда ко мне возвращалась. Во многих смыслах наши отношения можно сравнить с отношениями собаки и ее хозяина, хотя, уверен, Хуан Сальвадор не согласился бы с тем, чтобы кто-то видел в нем собаку или сравнивал с ней.
Пингвин не только вызывал улыбку и веселил всех, но и положительно влиял на окружающих. Завидев птицу, мои коллеги зачастую начинали приветствовать нас, имитируя походку пингвина. Местные жители вели себя более сдержанно в отношении пингвина. Ученики школы говорили мне, что обслуживающий персонал школы за глаза называл меня el loco inglés – «сумасшедший англичанин». В этом прозвище не было никакой неприязни, оно передавало только непонимание причины моих поступков и добродушное подтрунивание местных жителей. Они не считали, что стоит подбирать пингвинов на пляже и вообще вмешиваться в порядок, установленный самой природой. Жизнь местных обитателей, подобно жизни гаучо на равнинах или индейцев в Андах, была слишком тяжелой, чтобы позволять вешать себе на шею дополнительных «пассажиров». Некоторые читатели могут подумать, что убивавших коров гаучо можно назвать жестокими, или счесть, что я напрасно вставил в книгу отрывок, повествующий об их жизни. На это я могу ответить так: поведение гаучо гораздо более честное, чем поведение некоторых членов нашего «цивилизованного» общества, которые могут спокойно смотреть, как человечество своим безответственным поведением уничтожает целые виды животных в нефтяных разливах или других экологических катастрофах. Не будем забывать, что гаучо убивали животное ради пропитания.
