Я с воплем прыгаю в неизвестность.
Подушки все изорваны; я наблюдаю помутневшим взглядом, как целые пригоршни белых облаков падают сквозь мои пальцы. Я пинаю кофейный столик, вырываю из журналов страницы и подбрасываю в воздух. Они опадают на меня, как мертвые бабочки. Я рыдаю в голос, и на сердце у меня так тяжело; мои собственные рыдания звучат страшнее, чем вой оборотня в фильме ужасов. Звуки исходят из темноты внутри меня, и в них столько боли, что Фейс и Хоуп присоединяются и начинают завывать. Мама с Большим Дейвом вбегают в гостиную, а я протискиваюсь мимо них и убегаю.
– Папа умер, – выкрикиваю я.
Я слышу, как мама ахает. Она пытается удержать меня, но я вырываюсь и убегаю, пока она ничего не успевает сказать. Я перебегаю дорогу, уворачиваясь от машин, и несусь дальше, на пустырь. Машины бешено гудят. Да пусть сбивают, мне все равно. Под железнодорожным мостом проезжает поезд, и ветер от него холодит мне кожу на лице. Ноги несут меня через мост, вверх по Холму скейтбордистов; я добегаю до вершины, когда солнце уже опускается за горизонт. Птицы разлетаются врассыпную, когда я вступаю в сумрачный лес.
Папы больше нет.
Солнечный свет пытается продраться сквозь деревья и оставляет маленькие лужицы молочного сияния на моих кроссовках. Я падаю под дерево недалеко от папиного дома. Вернее, недалеко от места, где был папин дом. Откуда-то изнутри меня вырываются безумные рыдания, я зарываюсь носом в ладони и пытаюсь сдержать слезы, но они льются у меня сквозь пальцы.
Как папа мог оставить меня вот так?
Вопрос вертится у меня в голове, как юла. Мне так хотелось быть нужным папе, что я поверил в то, что это может случиться. Я позволил своей мечте вырасти в большое дерево, которое заполонило всю мою душу. Похоже, за его ветвями я ничего не мог разглядеть. Я вытираю нос рукавом и касаюсь пальцами древесного ствола за спиной. С папиным деревом была только одна проблема: у него не было корней. И без них я остался ни с чем.
Я лежу, весь изломанный, похожий на треснувшую раковину улитки. Надо мной смыкаются корявые ветви деревьев и шелестят колючие кусты. Там, за лесом, солнце опускается все ниже, набрасывая на меня длинные тени. Я сворачиваюсь в комок и так высоко поднимаю колени, что мог бы поцеловать их, если бы захотел.
– Что я сделал не так? – шепчу я в землю. – Что я сделал для того, чтобы ты забыл меня? Ты лишил меня папы. Он был нужен мне больше всего на свете. Это был последний пункт из списка святого Гавриила, и теперь мне придется его вычеркнуть. Папа, это ты виноват. Возвращайся и будь мне папой. Возвращайся и люби меня.
Мне нужен папа.
После этого я не помню ничего. Только полное спокойствие. Время от времени с пыхтением проезжает поезд, и я слышу, как он высасывает воздух из города, но больше ничего. Потом я кричу: «Помоги мне понять», и выходит так громко, что я не верю, будто эти звуки вырываются из меня. Птицы с криком устремляются ввысь, подальше этого сумасшедшего зверя, что прячется в их лесу.
И только когда мои легкие не выдерживают напряжения, мое смятение ослабевает. Я затихаю, сдувшись, как лопнувший воздушный шар. Присаживаюсь и откидываю голову на дерево.
– Дэн! – Я слышу, как кто-то зовет меня по имени. – Я здесь.
Шаги становятся все ближе, и я слышу, как кто-то пыхтит, затаскивая грузное тело на Холм скейтбордистов.
– Я тут, – шепчу я, совершенно обессиленный. – Я здесь.
Слова затихают у меня на губах.
– Слава богу. – Большой Дейв садится на корточки рядом со мной и прижимает к себе; я его не отталкиваю. – Мы так волновались за тебя. Я волновался. Думал, что ты сбежал.
– Куда мне бежать?
– Даже если бы и было куда, все равно твое место рядом с нами. – Большой Дейв выпускает меня из объятий, но продолжает смотреть в глаза. – Я знаю, что никак не могу облегчить твоих страданий, но если ты хочешь грустить, то приходи грустить к нам, не оставайся в одиночестве. Мы тут, мы хотим помочь, Дэн. Мы всегда рядом.
– Я так хотел, чтобы у меня был папа, а теперь я его потерял, и он никогда не вернется.
У меня текут слезы, и мне приходится слизывать их языком и притворяться, будто ничего не случилось. Но притворяться не получается: слезы текут, не переставая. Просто целые реки бегут по моему лицу.
– Я не могу заменить тебе папу. – Большой Дейв стирает мои слезы большим пальцем. – Но, сын, если хочешь, то я всегда тут.
Сын!
Большой Дейв назвал меня сыном.
Тихий ветер шелестит в деревьях, и зеленые листья осыпаются нам на головы. Большой Дейв встает и протягивает руку; лучик позднего солнца освещает волоски на его руке. Я тяну к нему пальцы. Мы касаемся друг друга, и его ладонь, мягкая, как теплый заварной крем, поднимает меня вверх. Когда я не мог разглядеть лица во сне, то думал, что рука принадлежит папе, но это было не так. Большой Дейв с улыбкой наклоняется ко мне.
Мама ждет нас на пороге. В одной руке у нее Фэйс, а в другой – Хоуп. Я разжимаю ладонь Большого Дейва и бегу к ней, попадая в четырехкратные объятия. Она склоняется ко мне и говорит, что ей очень жаль. И что если мне захочется поговорить, то я всегда могу к ней обратиться.
– Я так хотел, чтобы папа поговорил со мной, и теперь этого не случится никогда.
– Я понимаю. – Мама подталкивает меня в дом и укладывает близняшек. – Я уже говорила тебе, что он любил тебя, и до сих пор придерживаюсь такого мнения. Возможно, он не любил тебя так, как тебе бы хотелось, но это не значит, что любви не было. Я видела, как он держал тебя, и видела в его глазах любовь.
– А можно ли ее отключить? – Я вглядываюсь в мамино лицо, надеясь разглядеть там правду.
– Не думаю, что можно. Не по-настоящему. Не до конца.
Большой Дейв собирается уходить, но я его останавливаю:
– Пожалуйста, останься. Ты тоже часть семьи. – Он останавливается, подходит и садится рядом. – Мам, – я поворачиваю к ней лицо, – однажды, когда я сидел на ступеньках, папа прошептал мне: «Прощай». Но я-то с ним не попрощался, и мне очень, очень этого хочется.
– Я не уверена, можно ли нам на похороны. Будет немного странно, туда ведь придет его новая семья. Возможно, мы придумаем какой-нибудь другой способ с ним попрощаться. Ты можешь посадить дерево.
Я прикусываю губу:
– Нет, я думаю, у папы и так достаточно деревьев.
– Если не хочешь ничего сажать, можем пойти на пляж, и ты напишешь его имя на песке. Или назовешь в его честь звезду.
– Спасибо, но и запоминать папу как звезду мне тоже не хочется.
Большой Дейв встает с кресла и исчезает наверху. Я слышу, как он копошится в моей комнате, потом падает какой-то предмет, и Чарлз Скаллибоунс разражается лаем. Дверь комнаты хлопает, и шаги Большого Дейва грохочут, когда он спускается обратно.
