– Bullshit is this job, I quitted it. Last thing I need is this stupid province. Ugly Russians like to drink birch juice. Every time they drink, they go crazy. By the way, have you already played this new shooter? Even now Russians hold up a tradition to send their children of age to army. Life became unbearable, I quitted the job. Lots of soldiers crossing a bridge at the same time in cadence can destroy it.
«Надо же, как далеко забрались», – покачал я головой и пошел курить. Я почти ничего не разобрал из-за жирного калифорнийского акцента. Возле тамбура меня на минуту задержало отвратительное зрелище: одна готическая девушка с синими волосами и черными губами, кругло открыв рот, показывала другой увешанный сталью язык, и бусины и кольца глухо стучали о желтые зубы, издавая жестяной, бескрылый звук расплющенного каблуком колокольчика.
Утром было легкое похмелье, восхитительно пузырящаяся минералка, неторопливый завтрак. Видно было, что она стесняется вчерашней откровенности. Я попробовал заговорить о работе, вышло глуповато.
– Совсем забыл, как его зовут.
– Кого? – спросила она, пряча глаза.
– Политика, к которому мы едем. Вылетело из головы.
– Не ешь, не ешь, – вместо ответа торопливо сказала она, забирая у меня курицу в фольге, которую я разворачивал. – Она, скорее всего, испортилась. Ночью было жарко.
На станции была связь, она зашла с телефона в свою почту и без выражения, как конспект, прочитала письмо из редакции, написанное почему-то арт-директором, в телеграфном стиле:
«Генерального и главного уволили акционеры смена руководства и концепции долги типографиям возвращайтесь назад командировка отменяется не тратьте деньги нам теперь не до политики сокращение первым же поездом».
Моя первая мысль была обжигающе-панической: а вдруг уволят по сокращению штатов? Двое вчерашних американцев покинули поезд и уверенно пересекли пути, словно зная, куда идти, и твердо шагая по крупной гальке маленькой тоскливой станции, надежно затерянной в русской провинции. Откуда они вообще взялись именно в этом месте? Они выглядели неуместно до карикатурности, как будто подрабатывали по поездам богами из машины. Она же сказала о главном редакторе:
– А я ведь только из-за него туда устроилась…
Ехать назад было скучно, и говорить ни о чем не хотелось. Я взял бы ее молча за руку и просидел бы с ней так до самой Москвы, но она была слишком расстроена, и я решил не тревожить ее. Когда в тамбуре я давал ей прикурить, она смотрела на меня таким же точно взглядом, как на свой корректор. Уже недалеко от Москвы мне удалось поймать сеть, и я прочитал ей новость о том, что новым министром внутренних дел все-таки назначен человек с чудесной фамилией, которая гораздо лучше подошла бы директору детского сада.
Через две недели ее не было в редакции, и мне сказали, что она уволилась. Только тогда я понял, что у меня не было ее телефона, ведь мы виделись каждый день. Ни у кого из коллег ее номера также почему-то не оказалось. Я нашел ее в социальной сети, логотип которой при определенном воображении можно представить как оторванный от колокольни крест, писал ей три дня подряд, пытался объяснить, что без нее у меня не будет больше ничего: синего леса на горизонте, послевкусия луга, желтого пульсирующего глухого пчелиного мира, спасенных лютиков, золотой пыли и шелковой ровной ткани романа, который я, конечно же, пишу и посвящу ей, – ничего, ничего. Она не ответила.
Вскоре пришла последняя полоса от нее, про моду и стиль, где говорилось, что мужчины будут без ума от сарафанов с цветочными принтами и декольте, длинных платьев со скошенным подолом, босоножек с тонким ремешком, что оставляет особенно трогательный розоватый след на ступне, и балеток с ромашками, одуванчиками и прочими неопределенными цветами, синими крестиками, похожими на зародыши неизвестных еще цветов.
Все равно эти мелочи: висячие строчки, всхлипывающие опечатки, немые фотографии, короткий жалкий дефис вместо тире, всегда надежно довозящего до пункта назначения, – видны только профессионалу. Обычный читатель ничего не заметит. Июнь был жарким. Я больше не чувствовал ни беды, ни голода, ни страсти; меня слегка мутило от однообразного голого женского тела, в изобилии наваленного в душные вагоны метро. Брезгливый и раздраженный, я пачкался в сладких парфюмерных лужах, проталкивался сквозь сарафаны с цветочными принтами – содранные вместе с гумусом и пущенные на выкройку тихие лужайки – и рассеянно думал о том, что та дверь под нами сегодня впервые на моей памяти была закрыта, и не переливались тихо сами через себя маленькие прощальные колокольчики.
2012 г.
Нуар
А все должно быть
со смыслом
И смысл, смысл чист,
Как весенний лист.
Глеб Самойлов
Это было пустое потное лето без работы и денег. Я тогда сидел «на сделке», ладное слово «оклад» кощунственно, криминально мерцало богатыми золотистыми смыслами. Все длилась и длилась нудная сделка с совестью: когда-то давно хороший друг одолжил мне денег, теперь нуждался сам, а я не мог ему вернуть.
И вот эта сделка заканчивалась, но совсем не так, как нужно. В начале осени мне удалось немного заработать. Чем же занимается герой? Это так же не важно, как и его заработки в то лето. Да, я, пожалуй, воспользуюсь графоманским приемом отметания низких грязных подробностей, на какие шиши живут герои: интересно, что за ощущения будут в первый раз. Воспользовался. Отмел. Непривычно. Низко. Грязно.
В общем, у меня умер телефон, и тут как раз я захотел игрушку: планшетный компьютер Samsung Galaxy Tab с функцией телефона. Я заказал планшет в интернет-магазине. Я захотел его с детским предновогодним напряжением, не дающим уснуть, когда от волнения сердце бьет под ключицу, и думать я мог только о наступлении следующего дня, когда этот черный, блестящий, полированный монстр окажется у меня в руках. Это было странно, я ведь совсем не гаджетоман. Но у меня никогда не было игрушек, и я хотел игрушку. Планшет обещали привезти не позже шести часов вечера завтрашнего дня.
На тот же вечер, на 19.15, у меня было назначено свидание с девушкой Машей, с которой мы случайно познакомились в Интернете в середине этого пустого, потного лета. Непонятно, зачем мы познакомились. Мне она вовсе не нравилась: на фотках была веселая, легкая девочка с прозрачными волосами, сфотографированными против солнца, с мелкими, резковатыми, аппетитными чертами лица, одетая в веселенькие цветочки и крестики, хорошая друг-подруга, с которой можно и в бадминтон, и по пиву, и в постели тоже все так крепко, весело, розово. Мне же нужна была высокая, статная, еще одно лошадиное определение: с крупным крупом, черным блестящим лакированным цокотом вышагивающая по асфальту красавица в распахнутом сером пальто. Когда обнимаешь ее за талию, то чувствуешь, что у вас на двоих одно тело. Наверное, я хотел жениться. Какое уж там бадминтон и пиво.
Еще более странной наша заочная дружба должна была выглядеть для Маши. Она работала в Оргкомитете Олимпиады в Сочи (всего двух колец не хватает), в Москву приехала ненадолго и окончательно вернуться должна была только весной.
