По гравийной дорожке Фин обошел здание церкви с запада. Он увидел, как дорога спускается к берегу. Дома на холмах, могильные камни на махере внизу, а дальше — серебристый песок пляжа и мелкая бирюзовая вода бухты. Все, как говорил Тормод.
Фин вспомнил абзац из отчета о вскрытии, который читал только вчера у себя в палатке, при свете флюоресцентного фонаря:
«В нижней части правой надколенной области — овальной формы натертая травма, черно-коричневая, размером 5 на 2,5 сантиметра. Поверхностный слой кожи поврежден, в нем присутствуют мелкие серебристые песчинки». Патологоанатом нашел следы серебристого песка во всех травмах и открытых ранах на теле. Не золотой песок пляжей Харриса. Серебристый, как на здешнем побережье, которое Тормод почему-то называл «Пляж Чарли».
Фин еще раз взглянул на полумесяц песчаного пляжа, уводивший к новому волнорезу в южном конце бухты. Интересно, почему же все-таки «Пляж Чарли»?
Глава двадцать пятая
— Кто это?
— Я ваш внук, мистер Макдональд. Фионлах.
Он мне совсем не знаком. Мои соседи сидят в своих креслах, как кучка снобов, и рассматривают парня, который ко мне пришел. Волосы у него на голове торчат во все стороны, как иголки. Всем интересно: как он заставляет волосы так стоять? И зачем?
Медсестра пододвигает стул, парень садится рядом со мной. Ему явно неловко. И я по-прежнему не понимаю, кто он!
— Я тебя не знаю, — сообщаю я ему. Откуда у меня внук? Я едва дорос до того, чтобы стать отцом! — Что тебе нужно?
— Я сын Маршели, — говорит парень, и у меня замирает сердце.
— Маршели? Она здесь?
— Она поехала в Глазго, дедушка, сдавать экзамены. Приедет через пару дней.
У меня возникает чувство, будто меня ударили.
— Она обещала забрать меня домой. Мне надоела эта гостиница!
Тут я весь день сижу в кресле, смотрю в окно и ничего не делаю. Вижу, как дети в доме напротив утром идут в школу, а вечером возвращаются. А что было днем, не могу вспомнить! Наверное, я обедал, потому что есть мне не хочется. Но даже этого я не помню.
— Дедушка, помнишь, как я помогал тебе с овцами? Как мы собирали их на стрижку?
— Конечно! Стрижка овец — вот это были деньки!
— Я помогал тебе лет с четырех. Или с пяти.
— Ты был хорошим парнишкой, Фин. Маршели тебя очень любила.
— Нет, дедушка, я Фионлах. А Фин — мой отец, — он смотрит на меня и улыбается — так же, как все прочие вокруг меня. Они теперь все время так делают. Как будто я дурачок какой-то!
— Теперь я помогаю Мёрдо Моррисону, зарабатываю карманные деньги. В этом году я ему и с окотом помогал.
Я хорошо помню окот. Это было в первый мой год на острове. Снега не было, но холод стоял страшный. А ветер дождливой мартовской ночью резал как нож! До этого я никогда не видел, как рождаются ягнята. Первый раз мне чуть плохо не стало от вида крови и последа. Зато какое это зрелище, когда тощий новорожденный ягненок, похожий на мокрую крысу, делает первый вдох! А потом и первые шаги! Вот она — великая сила природы.
В ту зиму я многое узнал. Например, что есть вещи похуже, чем жизнь в сиротском приюте. Не то чтобы к нам плохо относились, нет. Просто выживание — тяжелый труд. И даже если ты еще ребенок, выживать за тебя никто не будет.
У нас были ежедневные обязанности. Мы вставали в темноте, задолго до того, как надо было идти в школу. Поднимались на холм и набирали воду из источника. Еще мы резали водоросли на берегу. Потом Дональд Шеймус продавал их на фабрику по переработке водорослей в Орасай, принадлежащую «Элджинат Индастриз». Это была тяжелая работа: мы, оскользаясь, согнувшись в три погибели, лазали по черным скалам во время отлива. Тупыми серпами мы отделяли от камней водоросли, а расколотые ракушки резали руки. Кажется, водоросли жгли, а потом использовали пепел как удобрение. Кто-то мне говорил, что из водорослей делают взрывчатку, зубную пасту и даже мороженое. Но я этому не верил. Я же не такой простак, как Питер!
После окота начиналась резка торфа на холме Бейн Шкихан. Мы поднимали слои торфа, а Дональд Шеймус резал его ножом тараскерр. Брикеты он складывал кучками по три. Потом мы время от времени переворачивали их, пока они не высыхали, а после этого собирали в большие плетеные корзины. Пони у нас был один на двоих с соседом, так что иногда корзину приходилось нести на спине.
Потом приходила пора заготавливать сено. Мы срезали его вручную серпом, вытаскивали самые грубые стебли и оставляли сушиться. Сено надо было переворачивать, трясти и подсушивать, чтобы оно не сгнило в стогах. Все это время мы молились, чтобы продержалась сухая погода. Сено свозили на гумно, там его собирали в брикеты. И только когда гумно наполнялось, Дональд Шеймус был спокоен: зимой будет чем кормить скот.
Вы думаете, что времени на учебу у нас не оставалось? И все же нас с Питером и других детей каждое утро сажали на лодку, потом — на автобус и везли в среднюю школу. Она занимала здание из рифленого железа на перекрестке Далибурга. В четверти мили по той же дороге располагался техникум. Но я ездил в школу только до того случая на Новый Год. После него Шеймус отказался пускать меня, и Питеру пришлось ездить одному. Дональд Шеймус и Мэри-Энн были неплохими людьми, но любви в них не было. Я знаю, что других «сироток» обижали и били. Нам в этом плане повезло. Мэри-Энн почти не говорила и вообще никак с нами не взаимодействовала. Она кормила нас, стирала нашу немногочисленную одежду и все. В основном она сучила, красила и пряла шерсть. Потом она вместе с другими женщинами валяла ее. Они садились за длинный стол на улице, крутили и били ткань, пока та не становилась толстой и водонепроницаемой. Женщины валяли шерсть и пели бесконечные ритмичные песни, чтобы облегчить себе бездумное повторение одних и тех же действий. Я нигде не слышал, чтобы женщины столько пели, как на острове.
Дональд Шеймус был суров, но справедлив. Если он задавал мне ремня, так только потому, что я этого заслужил. Но я не давал ему и пальцем тронуть Питера. Что бы он ни натворил, это была не его вина. Чтобы Дональд Шеймус принял такой порядок вещей, мне пришлось с ним поссориться. Не помню, чем тогда провинился Питер. Возможно, уронил яйца по пути из курятника и разбил их все. Он несколько раз так делал, пока его не перестали посылать за яйцами. В общем, что бы он ни сделал, Дональд Шеймус всегда был в ярости. Он схватил Питера за воротник и отволок в сарай, где мы держали животных. Там было тепло и воняло пометом. Когда я прибежал, штаны брата уже были спущены до щиколоток. Дональд Шеймус заставил его наклониться, опираясь на козлы. Сам он доставал ремень из петель, готовясь задать Питеру трепку. Когда я вошел, Дональд обернулся и приказал мне убираться к черту. Я никуда не пошел, а вместо этого огляделся. В углу сарая стояли, прислоненные к стене, два совершенно новых топорища. Я взял одно в руку, ощутил прохладное, гладкое дерево. Крепче сжал пальцы и поднял топорище.
