Прошло несколько минут, тишина в салоне была невыносимой, и невыносимым было ощущение руки террориста на груди Пат. Но она поняла, что самолет начал снижаться. Нервно мявшая ее грудь рука сразу же успокоилась.
– Снижаемся, снижаемся, – поползло по салону.
– До полной остановки самолета никому не двигаться! – заорал террорист. – А потом сидеть в самолете, пока мы не скроемся из виду! – Отпустив грудь Пат, он выхватил из кармана полицейский кольт, приставив его к ее шее. От холодного прикосновения оружия у нее сразу свело челюсть. Из пилотской кабины выскочил Коротышка с двумя «береттами» на взводе.
– Одно движение – и останетесь тут все!
Пат увидела искаженные ужасом лица пассажиров и поняла, что сейчас может начаться паника. И, заставив себя забыть о кольте, она негромким, но верным голосом запела мелодию, с которой начинались дневные передачи «Большого билета». И увидела, что люди, прислушиваясь к ее голосу, стали успокаиваться, и уже другой, восхищенный, шепот зазвучал в придавленном страхом салоне.
– Смотрите, смотрите, это же Фоулбарт, сама Фоулбарт!
При посадке самолет сильно тряхнуло, и после пробега, показавшегося Пат бесконечным, он, наконец, остановился. Она скосила глаза в иллюминатор – за ним действительно зеленело какое-то поле. «Слава Богу!» – успела подумать она перед тем, как люк посреди салона взмахнул своими полукружиями, и почти одновременно раздались два выстрела. Третьего же, сделанного дернувшейся в агонии рукой уже мертвого террориста, Патриция Фоулбарт не услышала.
Звездный дождь, путаясь в черных, потоком льющихся волосах ее вечной любви, сверкнул в последний раз перед ее открытыми глазами и исчез уже навсегда.
* * *
Почти сутки Стив находился между жизнью и смертью, но его железное здоровье, а может быть, и просто вера в то, что жизнь создана для радости, и создана, в общем-то, справедливо, вытащили президента Си-Эм-Ти по эту сторону света. И когда Джанет пустили к нему в палату интенсивной терапии в первый раз, она увидела на сером лице все те же голубовато-серые насмешливые глаза. «Господи! – подумала она, припадая губами к его щеке, – ну почему в моих ровесниках нет и десятой доли той настоящей мужественности, что так чувствуется в нем даже сейчас?!» А вслух сказала, скорее утверждая, чем спрашивая:
– Теперь все будет отлично, да, папа? Ты сражался со своим инфарктом, как лев!
Стивен прищурился и еще мало послушными губами прошептал в ответ:
– Я предпочел бы сравнение с гризли. Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось больше всего?
Джанет нахмурилась, изображая раздумье.
– Наверное, увидеть Жаклин?
Стив тихо рассмеялся и поманил ее пригнуться к самому уху.
– Я бы выкурил хороший косячок.
Джанет осторожно уткнулась ему в плечо, тоже засмеявшись. Все-таки их поколение неисправимо!
Она никогда не могла понять увлечение наркотиками, которыми в Оксфорде баловались многие. Даже Хаскем порой позволял себе несколько затяжек марихуаны, не забывая при этом заметить, что все же такое развлечение в наше время – удел слабых или уж каких-то совсем супертворческих личностей. Он считал, что наркотики существуют только для того, чтобы выявить в человеке, а точнее в мужчине и женщине, их голую сущность: мужчина, попавший в их власть, будет только непрестанно функционирующим мозгом – но ничего больше, а женщина, наоборот, станет вместилищем плотской любви, равнодушным и бесстрастным ко всему остальному. И Джанет, слишком хорошо уже знавшая, что такое на самом деле тот плен тела, о котором с упоением говорит вся массовая культура, без сожаления оставила свои попытки получить хоть какое-то удовольствие от курения «травки».
– Как только тебе позволят курить – непременно! А теперь я пойду, да? Мне дали всего две минуты, а прошло уже никак не меньше пяти. И Ферг истомился в вашем больничном парке. Я хочу снять палату для нас рядом с твоей и пожить без хлопот столько, сколько надо. Ведь как только ты начнешь вставать, мы будем тебе нужны вдвойне! А, папа?
Стив благодарно прикрыл глаза.
– Ну, во-первых, скоро, я надеюсь, приедет Жаклин, а во-вторых… твоя свадьба?
– Какая ерунда: неделей раньше, неделей позже… Может быть, позвонить Милошу, чтобы он прилетел? – без всякой задней мысли предложила Джанет.
Губы Стива дрогнули, и он посмотрел на дочь долгим внимательным взглядом.
– Не надо мучить его еще больше. К тому же у него, – он усмехнулся, подумав о том, что сын в чем-то повторяет его крестный путь, женившись не по любви, а из какого-то странного побуждения, в котором смешались его любовь к Джанет, преклонение перед памятью Руфи, обида и детское желание сделать назло, – сейчас, можно сказать, медовый месяц.
Джанет вспыхнула:
– Хорошо, пусть сидит в своей Женеве! Но позвонить я все-таки должна! – она упрямо тряхнула кудрями.
– Нехорошо, радость моя, нехорошо, – без упрека, словно лишь констатируя печальный факт, тихо произнес Стив и отвернулся к идеально белой и пустой больничной стене. Джанет поцеловала его в висок и вышла, крепко прикусив нижнюю губу.
Сводив Ферга в какой-то близлежащий ресторанчик и разделив с ним вполне понятный ей восторг сугубо домашнего ребенка от поглощения, так сказать, публичной пищи, Джанет отправила его на Боу-Хилл, под присмотр многочисленных соратниц Пат, и на всякий случай вернулась в клинику.
Легкие майские сумерки окутывали старинное здание, придавая всему окружающему какую-то нереальность и мертвенную призрачность. И на мгновение Джанет стало не по себе: как всякая абсолютно здоровая и еще очень молодая женщина, она ощущала перед больницами какое-то странное мистическое чувство… Вот и сейчас сердце ее сжала мягкая, но тяжелая лапа безысходной тоски. «Какая чушь! – одернула она себя. – С папой ничего не может случиться, у него слишком долгий, страстный и взаимный роман с жизнью, и она не предаст его».
В приемном покое Джанет с удивлением узнала, что миссис Шерфорд еще не появлялась. Не оказалось ее и дома. Из Барранквильи было всего несколько часов лету, и Жаклин, которой обо всем сообщили еще вчера, уже давно должна была быть в Трентоне – если не в клинике, то дома. Джанет даже не поленилась позвонить в аэропорт – все латиноамериканские рейсы прибыли строго по расписанию.
К Стиву больше не пускали, но Джанет, как и намеревалась, сняла палату для родственников в дальнем конце коридора. Ей неожиданно понравилась мысль пожить здесь несколько дней, никому не известной, никого не знающей… Почувствовав себя в стерильно чистой палате чуть ли не монахиней, она с радостью ощутила, как строго подбирается ее тело под сиреневой хрустящей робой, обязательной для всех посетителей кардиоцентра. «Вот и отлично, – подумала Джанет. – Несколько дней аскетизма и заботы о ближнем перед свадьбой пойдут только на пользу».
О состоянии Стива она практически каждый час спрашивала у дежурной сестры, и ничего опасного уже не ожидалось. Единственное, что занозой сидело у нее в душе, – и она понимала, что не меньше тревоги доставляет это и отцу, – было отсутствие Жаклин и каких-либо известий от нее. Ближе к полуночи Джанет позвонила в Колумбию, в отель, где проходил съезд дизайнеров. Но, к ее удивлению и снова неизвестно откуда появившейся тревоге, сухой голос ответил, что миссис Шерфорд выехала из отеля еще около двух часов дня.
