— Обеги бояр, пущай после полудня сойдутся. Да пусть не ленятся, дело неотложное. Чаю, наслышаны, посольское.
Отрок проворный, на каблучках крутнулся, и нет его, а Юрий руки за спину и в пол уставился, раздумывает. Пожалуй, верно решил, епископа при боярах выслушать. Ибо о чем речь пойдет меж ними, Юрием и послом, Василию все одно донесут…
* * *
Посла принимали в горнице. Хоромина низкая, тесная, не то что кремлевская Грановитая палата.
Бояр — тоже негусто, с десяток по лавкам скучает. И родовитостью они московским думным уступают, и богатством. Но Юрий великому князю подражает, в кресле на деревянном помосте уселся, а литовский епископ перед ним стоит в отдалении, речь держит. Боярам любопытно. В кои годы такое случается, чтоб послы к ним в захудалый Дмитров-город заявлялись.
Хитро плетет речь епископ Войтех. И не от себя сказывает, а от короля. Улещивает князя Юрия: и мудр-де он, и княжение его разумное. Юрий доволен, губы в улыбке кривит.
Развернув свиток, епископ читает:
— «Брате милый, помня житье предков наших, их братство верное, хотим с тобою в любви быть и крестном целовании, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю неприятелем и во всяком твоем деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для тебя, брата нашего, сами на коня сесть со всеми людьми нашими, хотим стараться о твоем деле все равно как о своем собственном. И если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и приязни, немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского; мы перед ним дадим клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни».
Склонил голову Войтех, свернул пергамент в свиток. Ближайший боярин подскочил, передал Юрию. Тот задумался. Слаще меда слова посла литовского, но Сигизмунд далеко, а Василий — под боком.
Бояре перешептываются: как ответит князь Юрий литвину? Юрий же на бояр посмотрел, будто у них искал поддержки. Но те очи долу, не желают с князем глазами встречаться.
И тогда Юрий заговорил:
— Королю Сигизмунду приятель я по сердцу и братом желаю называться, видит Бог! — Юрий поднял указательный палец. — Заслал бы к нему боярина на клятвенное целование, да допрежь брата моего, великого князя и государя, не могу поступиться. Коли король с Василием замирится, и я с королем Литовским в мире и добром согласии буду на все лета! Верна ли речь моя, бояре? — Юрий взглядом обвел горницу.
Бояре загалдели:
— Верно речешь, княже!
— Мы литвинам не недруги, но почто их посол с государем Василием Ивановичем самолично не сносится? — выкрикнул молодой лобастый боярин. — Нам смуты меж нашими князьями не надобно!
Юрий покосился на него. Промелькнула мысль: «Вона что, боярин Нефед! А я гадал, кто в Васькиных доносчиках ходит? Вишь, московский радетель выискался!»
Но тут же снова обратился к епископу:
— Слыхал ли, князь Войтех, о чем бояре глаголют? А они голова моя.
Поджал епископ бескровные губы, ничего не промолвил.
Гордо отвесив поклон, оставил горницу.
* * *
На псарне смертным боем секли псаря Гриньку. Били за то, что не уберег суку Найдену, околела. Сам великий князь заявился на псарню. Лежит Найдена на соломенной подстилке, застыла. Опустился Василий на корточки, заглянул в остекленевшие глаза, поморщился жалостливо. Потом стремительно поднялся, буркнул угрюмо:
— Каку суку сгубил…
Уставился на челядинцев. А те рады стараться. На Гринькиной спине кожа полопалась, и батоги по мясу хлещут.
Псы кровь чуют, по клеткам мечутся, воют. Гринька кричать перестал, мычит только.
Подошел Василий поближе, подал знак, челядинцы батоги опустили, выжидают. Гринька застонал, приоткрыл глаза, узнал великого князя. Хотел было подняться, напружинился, но тут же ослаб. Василий носком сапога пнул его.
— Упреждал я тя, Гринька, чтоб суку паче ока берег, аль не упреждал? Ну, ответствуй, как государя волю чтишь?
Нахмурился, ждет. А псарь рот открыл, с трудом, превозмогая боль, выговорил неожиданно:
— Для тебя, государь, сучья жизнь человечьей дороже…
Произнес и глаза закрыл. Василий затрясся, ногой пристукнул:
— Вона как ты каешься, холоп! Бейте, покуда дух не испустит!
И от двери под свист батогов пригрозил старшему псарю:
— Найдену закопай, да вдругорядь за псов с тебя шкуру спущу.
* * *
Охотились на лис, травили собаками. Государь осерчал, за полдня одну выгнали — и ту упустили, вот теперь другая, того и гляди, увильнет.
Собаки бегут по следу стаей, лают на все лады, голос подают. Василий коня в намет пустил, не отстает. За ним нахлестывает коня оружничий Лизута, а поодаль рассыпались цепью егери.
Вынеслись на поляну. Тут государь увидел — в траве мелькнула рыжая спина. Аукнул, поворотил коня за ней. От стаи оторвался Длинноухий, сын Найдены, большими скачками начал настигать лису. Та метнулась в сторону, к чаще, но Длинноухий подмял ее, зубами ухватил, клубком завертелись. Егери подоспели, помогли псу. Государь с коня долой, приласкал Длинноухого. Тот язык вывалил, боками поводит.
— Своего, мною даренного, натаскивал ли? — спросил Василий у Лизуты.
Оружничий замялся. Государь вопрос повторил:
— Я о псе речь веду, что от Найдены давал тебе. Аль запамятовал?
— Выпускал, осударь, единожды, но чтой-то нюхом, сдается, негож.
Василий недовольно оборвал боярина:
— Не плети пустое, Найдениного помета пес! Это, Лизута, у тебя нюх скверный от старости. А коли пес нюхом страждет, так псари виноваты, горячим накормили, — и снова принялся гладить Длинноухого.
— Истину речешь, осударь, видать, псари, дурни, перестарались, — поддакнул Лизута.
Но Василий не дослушал его, усаживался в седло.
В Воробьеве попали к заходу солнца. Едва отроки коней приняли, дьяк Афанасий навстречу бежит, в руке свиток пергамента зажат. Нахмурился Василий.
— Государь, воевода ржевский письмишко шлет! — переведя дух, выпалил дьяк.
— Читал ли, про что воевода уведомляет?
Дьяк отдышался.
— Сигизмунд-король посла своего заслал, епископа Войтеха. Да он путь на Москву хитро выбрал, кружной, через Дмитров…
— Вишь ты, — прищурился Василий, — значит, к Юрию заездом. Неча сказать, добрый молодец братец, посла моего недруга привечает. Ну, ну, поглядим, о чем у них сговор поведется.
Не взяв из рук дьяка письма, Василий поднялся по ступеням крыльца в хоромы.
* * *
Едва порог переступил, навстречу князь Одоевский. Заметил Василия, посторонился. Государь бровью повел.
