Директор покрылся красными пятнами и перешел на универсальный язык мимики и жеста. После переговоров Свете пришлось извиняться, аргументируя свою переводческую несостоятельность личными проблемами.
— Постарайтесь решить ваши проблемы в самое ближайшее время, — процедил Пеструх в ответ. — При теперешнем положении фирмы нам нужны только полноценные работники.
Да, положение фирмы ухудшалось просто на глазах, премии сошли на нет, а оклады упорно не прибавляли.
Месяца через два, когда прошел Новый год, по предприятию стали ходить газеты и журналы со статьями, подписанными… да, бывшим сотрудником международного отдела Н. Черновой. Эта ловкачка устроилась не переводчиком, как думала Света, а журналистом и занималась тем, что брала интервью у разных медицинских светил и академиков, писала про моду и всякие занятные штуки вроде танца живота и стриптиза! Да, с ее зацикленностью на здоровье и тряпках, с любовью ко всяким дорогостоящим глупостям, этим ей только и было заниматься. Со страниц прямо-таки звучал ее голос и лезли в уши типично черновские словечки и оборотики. Статей этих была невероятная куча — она их просто как блины пекла!
Дня три Света переваривала эту новость, не веря, что Черновой удался такой неожиданный финт. Да, вроде она говорила, что и прежде печаталась, немного, нечасто, но очень удачно…
«Дорвалась до больших денег, графоманка», — думала Света, читая очередной опус Черновой, где та на целой газетной странице изощрялась в парадоксах и каламбурах.
«А ведь она может там себе и мужичка приличного подцепить, академика какого-нибудь нестарого. Здешними-то технарями брезговала, а там, может, и перестанет от мужиков бегать…»
По предприятию, вместе с черновской литературой, расползались завистливые слухи, что работает она по свободному графику, на работу ездит не каждый день, шлепая свои творения на компьютере дома, а если и ездит в свою редакцию, то не раньше, чем к двенадцати дня и на пару часиков.
Галя, специалист по растаможке, которая жила по той же ветке метро, говорила, что изредка видит Чернову в электричке, что она посвежела, похудела и отпустила ниже плеч свои каштановые кудри, говоря, что теперь, когда из нее никакая лодырь и бездарь кровь не пьет, чувствует себя на двадцать с небольшим, несказанно счастлива, строит творческие планы, бурно делает карьеру и очень горда собой — а пусть кто-нибудь попробует начать жизнь сначала на пятидесятом году жизни, да еще так успешно!
Бедная Света попыталась прикинуть к себе эту теперешнюю черновскую работенку — ходить по разным местам, а потом писать про то, что услышала. Это было похоже на переговоры: сначала поговорить, а потом написать отчет — и ужаснулась. Куда-то идти, а потом писать такие вот простыни… Ходить и писать! Господи, да почему же эта пожилая тетка так свободно это делает, а у Светочки до туалета дойти сил нет! Неужели это климакс так проявляется?!
За те три месяца, что Свете пришлось заниматься еще и английским, она совершенно вымоталась. Света заметила, что у нее начали трястись руки, подгибаться колени, и ходила она держась за стену. Это началось еще в разгар античерновской кампании, но тогда Света очень боялась, что Чернова это увидит, и крепилась из последних сил. Теперь она даже старалась показать это окружающим, чтобы те ее пожалели, — это хоть как-то поддерживало, давало немного сил. Машкиной сюсюкающей нежности и Наташиной основательной разумности для поддержания приличного настроения катастрофически не хватало. С Гаповой они только изредка ходили курить, Ципина была дико занята на внедрении новой технологии, и Свете без этой поддержки все время хотелось плакать, изнутри что-то постоянно глодало, сосало и царапало. Она постоянно мерзла, и ей было темно, хотя в их отделе с утра до вечера была включена печка и горели все имеющиеся лампы, даже в солнечные дни, что давало повод к недоуменным замечаниям коллег.
Не только Чернова, но и другие люди тоже раскалывались на части, тот же Савицкий. Первого Савицкого, которого она так страстно любила и который, кажется, тоже любил ее, она почти не помнила. Второго старалась не вспоминать тем более, потому что он не захотел вернуться к ней после третьего развода и уехал в Америку, где еще женился и женился без счета, но всегда почему-то не на ней. Третий Савицкий был сродни третьей Черновой — такой же нереальный, невидимый, только подающий косвенные признаки существования. Роднило их одно — упорное нежелание по-настоящему полюбить Свету и взять ее с собой в теплый, яркий мир, где нет хлопот, а есть одна только всепоглощающая любовь.
Поговорить с Луценко Света так и не решилась. Нет, Света как-то позвонила ей по внутренней связи, напросилась на встречу, но ноги ее так на соседний этаж и не донесли. Она позвонила снова, сказала, что занята и плохо себя чувствует и придет потом. Да и что было сказать? Что Чернова зловредно врала, клеветала на Свету? А зачем было ей это делать три года назад, когда в отделе у них все было ничего? Да и лживости за Нинкой никогда не водилось — она и без вранья неплохо выкручивалась…
Увидев Анну Павловну в лифте, Света тихонько здоровалась и выходила на ближайшем этаже. Она даже взяла себе за правило таскать с собой какой-нибудь документ, чтобы, изображая невероятную занятость, вообще по возможности не смотреть по сторонам.
Луценко, к счастью, было только две: прежняя, что любила Свету, и теперешняя, что любила Чернову, но это тоже было совсем не то, что нужно.
Словом, все было бы очень плохо, если бы не радостное событие: наконец-то в отдел пришел новый переводчик! Это была сравнительно молодая, тридцатипятилетняя дама по имени Ира, слегка полноватая крашеная блондинка — волосики так себе, ничего задевающе особенного.
Ира заняла черновский стол и начала потихоньку вникать в дела. Света с огромной радостью подсказывала ей, когда та начала переводить залежавшиеся по причине Светиного постоянного недомогания буклеты, играя вдруг всплывшей в памяти профессиональной эрудицией и тонким пониманием языка. Целый месяц им было очень хорошо вместе. Жаль, что эта Ира не курила, а то она могла бы и провожать слабенькую Свету с лестницы и на лестницу.
Зима близилась к концу. Дела на фирме шли ни шатко, ни валко. О тринадцатой зарплате не было даже разговора, а к Восьмому марта, по слухам, должны были подарить только по коробке конфет и гвоздичке. Света ждала тринадцатой, как манны небесной, даже сама не зная почему. Просто ей казалось, что от нескольких тысяч жизнь ее изменится…
Зимой была возможность поехать в Штаты, но ее, из экономии, не включили в делегацию, и, может быть, к лучшему. Вряд ли Генка, увидев ее такой больной и измученной, захотел бы к ней вернуться, да и надеть, как всегда, было совершенно нечего.
У Светы закончилась косметика, которую для них с Хвостиковой Чернова покупала по своей дисконтной карте, а ехать в центр было страшно, да и лишних денег тратить жутко не хотелось.
Набравшись храбрости, Света позвонила Хвостиковой, с которой она формально не ссорилась, и спросила, не поедет ли та в магазин. Та ответила, что ездила туда две недели назад, все купила, так что месяца на два она обеспечена. Света обиделась и положила трубку. Вот Чернова не отказалась бы поехать только для нее… Говорила, что регулярная магазинотерапия — одна из причин ее моложавости и здоровья.
