Порой Винсент даже угрожает брату — поскольку думает, что тот нарочно действует ему во вред.
Что ж, старина, мы оба живем в реальном мире, и если не хотим навредить друг другу, то нам следует говорить открыто. Просто скажи: «Я не готов этим заниматься» — ничего страшного, я не обижусь. Но почему я должен думать, будто ты — всевидящий оракул? Ты утверждаешь, что публике не понравится тот или иной мазок и т. д. Знаешь, даже если и так, у меня складывается ощущение, что факт больше раздражает тебя как торговца картинами, нежели публику, о которой ты говоришь. Я уже не раз замечал: ты сам первый не принимаешь мои работы. Я хочу, чтобы обо мне услышали, Тео, а с тобой я так и остался в той же точке, что и несколько лет назад, когда только начинал. Твои суждения о моих теперешних картинах — «почти то, что нужно, но…» — это ровно то же самое, что ты писал мне, когда я прислал тебе первые брабантские эскизы из Эттена — слово в слово. Повторяю, история продолжается уже давно. Я боюсь, что ты так и будешь всю жизнь говорить мне одно и то же — тогда мне лучше сменить тактику и наладить связи с другими торговцами, чтобы мои работы наконец-то стали продаваться. Я вижу, что они тебе неинтересны. Подобное безразличие с твоей стороны меня очень ранит, и я предвижу, что его последствия будут плачевными […], что в один прекрасный день я совершенно охладею к тебе.
По мнению моей матери, сохранившей в сердце глубокую любовь к отцу даже после его смерти, Тео всегда был очень деликатен и ненавязчив, предлагая покупателям картины и знакомя их с новыми именами художников: он предпочитал дать им возможность самим выбрать то, что нравится, в зависимости от индивидуальных вкусов и предпочтений. Отец был слишком привязан к художественным идеалам прошлого, чтобы восхищаться оригинальностью Ван Гога. Он предпочитает мастеров начала века и активно продает их полотна, восторгается экспериментами импрессионистов, их чувством цвета. Образы же, создаваемые братом, вызывают у него большие сомнения, хоть он и не имеет достаточно смелости, чтобы прямо признать это.
Винсента раздражает нарочитая вежливость Тео, он подозревает, что неуспех во многом связан с тотальным неверием брата в его талант.
У меня такое ощущение, что ты просто не хочешь никому показывать мои работы и на данный момент не собираешься менять позицию по отношению ко мне. Я не стану спорить, прав ты или нет. Ты наверняка возразишь, что у других продавцов мои картины тоже остались бы невостребованными, с той лишь разницей, что ты хоть и не занимаешься активно продажей моих работ, но, во всяком случае, платишь мне деньги, тогда как другие никогда бы на такое не согласились, а без денег я просто не смогу двигаться дальше. И тем не менее я очень расстроен тем, что в наших отношениях появилось лицемерие. Ты ведь понимаешь, что для меня гораздо важнее сейчас заработать пять флоринов, нежели получить от тебя десять в виде подачки. Ты сам не раз писал мне, что никогда не прилагал усилий для того, чтобы мои картины продавались, не делаешь этого сейчас и не планируешь делать в будущем. Такова твоя позиция как торговца (что, в моих глазах, вполне извинительно) и как брата (что, на мой взгляд, совершенно недопустимо).
Громкие обвинения становятся предметом оживленных дискуссий между братьями в течение многих недель. Они практически доходят до ненависти, однако родственные узы оказываются сильнее.
Тео старается не реагировать на обвинения. Каждый из них не раз помышлял навсегда разорвать отношения, но между ними существует настолько сильная связь, какая бывает между близнецами.
Мысль о том, чтобы расстаться навсегда, обоим кажется невыносимой.
Будь же справедлив и дай мне идти своей дорогой. Говорю тебе, я абсолютно не намерен ссориться и не стану, но я не могу молча сидеть и смотреть, как ты чинишь препятствия моей карьере. Что я, по-твоему, буду делать в деревне? Самое большее, я могу поехать туда с деньгами, покупать там краски и нанимать моделей. В деревне у меня нет никакой возможности — абсолютно никакой — погрузиться в работу, тогда как в городе существует хотя бы небольшая надежда на успех. Я не буду чувствовать себя спокойно, пока не найду себе единомышленников в городе. Вот первое, чем я планирую заняться. Возможно, мое пребывание здесь будет сопряжено с определенными трудностями, но в конечном счете таково единственно правильное решение.
Ван Гог пишет письмо Тео из Антверпена в 1886 г. Это особый момент в его творчестве, так как впервые дядю окружает воодушевляющая атмосфера, где его принимают как художника, несмотря на отсутствие академического образования. Винсент нашел способ восполнить свои пробелы и чувствует, что успех не за горами. Тео же советует ему вернуться к родителям, потому что в данный момент сам испытывает материальные затруднения и боится, что ему не хватит денег содержать брата.
Деньги.
Иногда мне кажется, что они повлияли на творческое развитие Ван Гога ничуть не меньше, чем психическая нестабильность. И уж определенно наложили отпечаток на взаимоотношения с Тео.
Самая большая проблема состоит в том, что, каково бы ни было его состояние здоровья, его жизнь полностью отрезана от внешнего мира. Но если бы ты знала Винсента, как знаю я, ты бы поняла, насколько сложно угадать, что можно и нужно для него сделать в данный момент. Я рассказывал, что он уже давно наплевал на общественные устои. Его поступки, манера одеваться обнаруживают в нем человека неординарного, которого люди склонны принимать за сумасшедшего.
В его манере разговаривать есть что-то такое, что вызывает в людях либо глубокую симпатию, либо, наоборот, категорическую антипатию к нему […] Кроме того, еще одно соображение заставляет меня отговаривать его от возвращения в Париж. Здесь есть много того, что он хотел написать, но по каким-то причинам не мог. Модели отказывались позировать, а на улице работать запрещено. Его вспыльчивый характер неоднократно приводил к весьма неприятным сценам, которые настолько выбивали брата из колеи, что потом к нему еще несколько дней невозможно было подойти, а затем он и вовсе возненавидел Париж. […] Надеюсь, что когда-нибудь он найдет женщину, которая настолько полюбит его, что согласится разделить образ жизни; однако это будет непросто […] Его женщиной могла бы стать лишь та, что побывала на самом дне человеческих страданий.
