Рост моего влияния в антигитлеровском движении, повышение в воинском звании – слухи об этом не проходили мимо ушей моей многочисленной голубокровной родни как с отцовской, так и с материнской стороны. Бароны и графы, даже из отдаленных родственных кругов, выражали недовольство мною еще с тех давних пор, когда я, оставив военно-морской флот и блестящую офицерскую карьеру, присоединился к подозрительным стихоплетам и журналистам в их поганом богемном мире. Не по той дорожке пошел этот Эммануэль, что тут и говорить! Черная овца в благородном семейном стаде!
После успехов в подпольной Франции, в Лондоне и Вашингтоне мое положение на ветви нашего генеалогического древа несколько укрепилось, но еще не совсем: я окончательно «побелею» и займу подобающее мне место лишь в том случае, если, подобно моим прославленным предкам при Наполеоне и Луи-Филиппе, усядусь в кресло министра какого-нибудь правительства. Тогда другое дело – я вмиг сделаюсь овечкой, белой, как альпийский снег.
Меня такие административные перспективы не увлекали ничуть. После «Освобождения» – не только в переносном, но и в прямом смысле – я отчетливо видел себя в кресле редактора влиятельной газеты или за писательским столом. Литература и журналистика были мне куда ближе, чем министерские труды: скользкие кулуарные интриги и скучное представительство на публике. Я многому научился за годы войны, и накопленный опыт не должен был остаться втуне: место ему будет отведено на страницах моих будущих книг.
Писательство и противостояние войнам, конца которым не видно, – таким я представлял свое будущее. Литературное сочинительство, по мере возможности, может стать подспорьем в этой схватке с кровавым злом, явившимся на свет вместе с мужиковатым Адамом и его не в меру любопытной подругой. Война – несомненное зло, унаследованное нами от мутного начала времен и оскорбляющее современного человека. Впрочем, и наши уважаемые предки с их копьями и мечами, в начищенных песком доспехах и железных шлемах, равно как и мы, могли бы избежать позора военной бойни, если бы своевременно задумывались над тем, как противостоять безумию взаимного смертоубийства с братьями по разуму.
Что с тех пор изменилось? Да, в сущности, ничего! Скудоумие публики повсеместно правит бал, борьба с красочной пропагандой войны не приносит видимых результатов. Отстаивание мира – благородная задача. Однако, оглядываясь назад, в туманное прошлое, я не вижу ни единого случая, когда бы такое благородство привело к успеху: военный рожок звучит куда резче и визгливей, чем задумчивый саксофон. Но оставить попытки – значит сдаться и признать поражение. Практика подпольной борьбы внушила мне первое правило: не сдаваться! А борьба в подполье – это и есть борьба с войной, борьба за освобождение и мир.
«Борьба за мир» звучит плоско и даже отчасти пошло – это во мне явно заговорил политический журналист. Но от оценки суть дела не меняется: я уверен, что для борьбы за мир ради победы можно идти в союзники хоть к дьяволу. Ну, хорошо – во временные союзники. Я верю в сильный мир, но не верю в козни дьявола. Так я устроен.
Это – после войны. А пока что де Голль признал и заправил в свою политическую обойму четверых руководителей Сопротивления: неистового Жана Мулена, командира «Снайперов» Жан-Пьера Леви, непокорного лидера «Борьбы» Анри Френэ и меня с моим «Освобождением». С настоянными на коммунистической идеологии партизанскими группами маки́ генерал и англичане предпочитали не иметь дела – «макизары» в конечном счете подчинялись приказам из Москвы, это настораживало и напрягало Лондон. Войне свойственны свои глубинные тайны, которые с течением времени выходят на поверхность и становятся общедоступной явью. Так было и с маки́.
Желание де Голля соединить и сплести воедино силы французского Сопротивления на севере и юге страны под своим единым командованием разбилось вдребезги о глухую стену наших внутренних разногласий. Анри Френэ, тот вообще заявил категорически, что никто, кроме нас самих (читай: самого Френэ), не вправе навязывать нам свои установки, оперативные и политические. Лондонские умники нашли приемлемую формулировку случившемуся: все группировки боевого подполья будут двигаться параллельными курсами к общей цели – победе над Гитлером. Тут не о чем было спорить.
Помимо увлекательных конспирологических теорий война порождает множество мифов на ровном месте. Эти мифы уверенно, с красочным описанием второстепенных, казалось бы, деталей, повествуют о мудрости орденоносных полководцев и геройских подвигах простых солдат, как будто солдаты вот так запросто делятся на простых и сложных. Мифические истории, повторяемые средствами пропаганды многократно и навязчиво, часто намертво укрепляются в головах людей и канонизируются – и становятся яркими пятнами на волчьей шкуре войны. А реальные случаи, достойные восхищения, остаются в стороне от софитов славы куда чаще, чем они того заслуживают.
К таким случаям можно отнести историю лионской семейной пары – Раймона и Люси Обрак. Только после войны благодарные французы узнали об их героической борьбе за свободу.
Мы познакомились и подружились в сороковом году – я уже упоминал об этом, – в самом начале войны, когда моя новорожденная «Последняя колонна» еще, как говорится, ползала под столом, набивала шишки и нуждалась в помощи на местах, чтобы выжить и уцелеть. В Люси и Раймоне я разглядел таких помощников и не ошибся. Я легко нашел с ними общий язык. Инженер и преподавательница в лицее, они относились к людям культуры, их отважная преданность борьбе с фашизмом была несомненной: он – еврей, видевший в Гитлере реальную угрозу самому существованию своего древнего народа, прихотью судьбы рассеянного по всему свету, она – француженка и любящая жена. Эта этническая, довольно призрачная, на мой взгляд, принадлежность Раймона к памятливым потомкам Авраама во многом объясняла обилие евреев в нашем подпольном движении – не с нацистами же, поставившими своей целью очистить Европу от евреев, им было по пути! Да и отваги им, оказавшимся в экстремальной ситуации, было не занимать: они это доказывали на деле.
Раймон Обрак был одним из них; страх, казалось, был ему неведом. Разведка, установление связи, планирование операций – все это помимо пропагандистских действий входило в объем его работы. Однажды он добыл со складов петеновской «армии перемирия» сто семьдесят пять тонн оружия и боеприпасов – больше, чем англичане доставили нам за весь 1942 год! Отточенные конспиративные приемы и просто фантастическое везение спасали его от провала – правда, до поры до времени. Везение – добрая фея войны; все знают, что она проявляет к кому-то волшебную склонность, но никто не знает, когда она взмахнет лучезарным крылом и улетит прочь.
Однажды, в злосчастный день, Жан Мулен собрал свой подпольный актив на конспиративной квартире в лионском пригороде, в доме одного доверенного врача. Оперативное собрание имело вполне невинный вид: пришли люди на прием к доктору. Приходили поодиночке, чтобы не привлекать ничьего внимания: после ввода гитлеровских войск в Южную Францию, на территорию, управляемую режимом Петена, и назначения гауптштурмфюрера СС Клауса Барбье руководителем гестапо в Лионе штатные шпики и добровольные помощники оккупантов, расплодившись во множестве, стали неотъемлемой частью городского пейзажа.
