На подходах к дому подпольщиков ждала засада. Появление солдат можно было объяснить только предательством кого-то из своих. Этот «свой» – провокатор, – задержавшись напротив дома доктора, дождался появления Обрака, подал условный знак и навел гестаповцев на Раймона, которого он, выходит, знал в лицо. Когда облава началась, наводчик схватил чей-то велосипед и погнал по улице прочь. В него стреляли, но промахнулись. Его не преследовали. Он свернул за угол и исчез. Исчез ли? Скорее да, чем нет: в боевом подполье не было большего преступления, чем предательство; изменник сам, своей волей обрекал себя на смерть. Но это уже оборотная сторона медали, неотъемлемая, впрочем, от лицевой.
Раймона Обрака арестовали в приемной доктора вместе с другими подпольщиками, в том числе Жаном Муленом, легендарной фигурой Сопротивления, человеком, который поддерживал прямую связь с Лондоном. Не было равных Мулену, и немцы знали об этом! Никакие мучения не могли заставить его заговорить. Барбье приказал перевезти его в Париж, оттуда, ничего не выжав из арестованного, Раймона отправили в Германию. Он умер от пыток по дороге в Берлин.
Неплохо были осведомлены немцы и о Раймоне Обраке и его роли в движении Сопротивления. Он, как и Мулен, держался своей версии и настоящего своего имени не открывал. Это, впрочем, не мешало эсэсовским следователям видеть в нем того, кем он был на самом деле. Единственное, чего они, возможно, в нем не разглядели, это его еврейское происхождение. А ведь Барбье проходил в гестапо как специалист по национальному вопросу, он иудея должен был носом чуять за версту! И вот такая накладка… Впрочем, если бы Раймон был не портняжкой, за которого он себя упрямо выдавал, а раввином, это бы не изменило его судьбы: не удушение в газовой камере концлагеря вместе с соплеменниками его ждало, а смертная казнь за участие в сопротивлении французских патриотов.
Сразу после ареста Раймона доставили в твердыню Барбье – лионское управление гестапо. Там его заперли в камеру-одиночку внутренней тюрьмы этого заведения, внушавшего животный ужас обывателям. Нет, не зря Клаус Барбье получил свое прозвище Лионский мясник. И не просто так Обрака, как и Мулена, изолировали от остальных арестованных, включая и несчастного врача, в первый же день брошенного в камеру избитым до потери сознания, со сломанными пальцами.
В гроссбухе гестапо Обрак шел по особой статье: уже на четвертый день ему объявили, что за противогосударственную деятельность его приговорят к смертной казни, которая будет приведена в исполнение без проволочек. Раймон был к этому готов, он принял новость с холодным достоинством героя. Жизнь его подошла к концу, тупик чернел впереди.
Назавтра его отвели к Барбье. В кабинете Мясника, к немалому своему удивлению, он увидел Люси. Еще большее его удивление вызвал любезный тон эсэсовца.
– Ваша гражданская жена, – сказал Барбье и указал на выпуклый живот Люси, – утверждает, что она в положении. Вы знаете об этом?
– Да, – выдавил из себя Раймон. – Знаю.
Он еле держался на ногах, тело его было переполнено болью от побоев, руки с вырванными ногтями распухли и посинели. О беременности Люси он услышал впервые. И где? В кабинете начальника гестапо. Это ложь, святая ложь! Товарищи пытаются вытащить его из тюрьмы. Но как? И при чем тут мнимая беременность?
– Ваша жена просит, – продолжал гауптштурмфюрер, – чтобы вам было разрешено официально зарегистрировать ваш брак по всем действующим правилам – в церкви и чтобы священник вас благословил. Чтоб все было как положено! И тогда появится на свет не бастард, а законнорожденный член нашего нового общества.
Барбье вышел из-за стола, и лицо его расплылось в улыбке. Ему пришлась по душе эта затея – провернуть церковную церемонию, а потом, прямо из-под венца, отправить жениха на виселицу. И воспитательный момент для населения был очень хорош: видите, мы готовы понять людей в их запутанных жизненных обстоятельствах, но, с другой стороны, наказание преступников должно исполняться неукоснительно. И тогда на все население снизойдут покой и благоденствие. Только в таком случае. Хайль Гитлер!
– Я решил удовлетворить вашу просьбу, – сказал Барбье. – Из человеколюбия, знаете ли… Мы подготовим кюре и доставим жениха в какую-нибудь маленькую церковь, возможно сельскую; вам дадут знать, мадам, когда и в какую именно. Гостей не звать, угощение можете принести с собой.
– Спасибо, мсье генерал! – обрадованно выдохнула Люси.
– Не благодарите! – повел рукой гауптштурмфюрер. – Я выполняю свой долг офицера и национал-социалиста. И запомните на всякий случай: я вам не генерал!
Приговоренного к смерти Раймона везли на венчание в закрытом тюремном фургоне. Перед фургоном ехал открытый автомобиль охраны: водитель и три солдата, вооруженные автоматами. В церковь, расположенную за чертой города, с утра послали солдат с приказом обыскать здание сверху донизу, расставить оцепление, прихожан не впускать.
В нескольких кварталах от Управления гестапо, на перекрестке узких безлюдных улочек, товарищи Раймона Обрака подготовили засаду – две машины с подпольщиками, всего одиннадцать человек с разномастным оружием. Машины были укрыты на прилегающей к перекрестку улице, они были не видны ни из кабины фургона, ни из конвойного автомобиля. Люси сдала на руки боевикам главный козырь – после ее счастливой выдумки и встречи с Барбье они узнали, когда Раймона вывезут из Управления гестапо и куда поедет тюремный фургон. Теперь можно было безошибочно атаковать, и это был первый и последний шанс для освобождения их командира, приговоренного к смерти.
План атаки был предельно прост. Как только конвойные и фургон пересекут перекресток, подпольщики одновременно откроют массированный огонь по солдатам в открытом автомобиле охраны и по кабине фургона. Задача ясна: вывести из строя как можно больше солдат за предельно сжатый отрезок времени. Не вступать с ними в бой, а просто перестрелять, как уточек в тире. Потом освободить пленника из фургона, подорвать гранатами конвойную машину и сам фургон и скрыться с Раймоном по маршруту отступления, разработанному заранее. Вот такой был план, и его провал означал бы настоящую катастрофу.
Люси настояла на своем участии в операции. Раймон научил ее обращаться со стрелковым оружием, и она, пряча пистолет под накинутым на руку плащом, не спеша прохаживалась по улице, ведущей к перекрестку: одинокая женщина, скорее всего, не привлечет особого внимания конвойных, но зато первой увидит приближающийся тюремный кортеж. Ей надлежало остановиться, пропуская машину, и эта остановка послужит знаком для наших бойцов: выскочив на дорогу, они откроют огонь. И пистолет Люси окажется тут совсем не лишним.
Так было запланировано, так и сложилось. Об опасности не думали – думали о вызволении Раймона. При звуке первых же выстрелов ставни на окнах домов, выходивших фасадами на улицу, захлопнулись изнутри как по команде: стрельба не была для обывателей чем-то новым в жизни, они с ней были знакомы не понаслышке и, не медля ни минуты, хотели от нее отгородиться и покрепче заткнуть уши пальцами. Готов побиться об заклад, что ни один из них так и не решился подкрасться к затемненному окну и сквозь щелку в ставне выглянуть наружу – хотя бы для того, чтобы узнать из любопытства, кто в кого там стреляет; этот для кого-то жгучий, а для кого-то праздный вопрос интересовал их в последнюю очередь. В кого надо, в того и стреляют, и чтоб все они, вместе взятые, провалились в тартарары как можно скорей!
