винтами, — она вспоминает, как лечили переломы во времена ее детства: «У нас посылали за костоправом». В отсутствие врача костоправ выполнял его обязанности — он приезжал с набором инструментов, считавшимся достаточными, чтобы лечить травмы, которые могут случиться у сельских жителей.
— Прости, Бриджид, но даже само слово «костоправ» звучит как-то по-варварски.
— Да нет, — протестует она, — он обычно неплохо справлялся. Хотя результаты могли быть разные.
В общем, если кто-то из соседей хромал на другой стороне улицы, сразу становилось ясно, кто тому виной.
Иногда мы переключаемся на путешествия. Бриджид жалеет, что никогда не была в другой стране или в штате, только летала из Дублина в Нью-Йорк и обратно. Ее давно тянет путешествовать. Проблемы со здоровьем, а теперь еще и психологические, ставят меня примерно в такое же положение. Я мечтаю выбраться из своего ящика Скиннера.
— Скажите, — обращаюсь я к Бриджид, — если бы вы могли поехать в любое место на планете, куда бы вы поехали? Куда влекут вас мечты?
Она прикрывает глаза и отвечает с радостной улыбкой:
— В Большой каньон.
Ну да, — думаю я, — в Большой каньон. Отличный выбор. Красивое, загадочное, пугающее место. Мы с Сэмом посещали Большой каньон двадцать лет назад, в ходе нашего путешествия вдвоем, как отца с сыном. Как-то днем мы сидели возле тропы и наблюдали за туристами, которые лихо сбегали вниз, к подножию, но совсем не были готовы к долгому мучительному восхождению обратно под жгучим солнцем Аризоны — без головных уборов и запасов воды. Некоторые даже держали в руках мороженое.
— Поезжайте в Большой каньон, там великолепно. Возьмите детей, возьмите мужа.
И не забудьте шляпы и воду. Мороженого не надо.
— Не, — отвечает она, мотая головой. — Они не поедут. Дети уже выросли, а мой старик вполне счастлив дома.
— Тогда вы сами обязательно должны поехать.
Хотя я подталкиваю Бриджид исполнить ее мечту, самому мне пока путешествия не светят, разве что в уме, и только в те места, где я уже был: в Таиланд, Индию или Бутан — особенно туда. Мне не хочется даже мечтать о будущих поездках. Трейси частенько поговаривает об Африке, но я не уверен, что вообще смогу путешествовать. Сложно планировать с таким количеством неизвестных. И это касается не только поездок, но и семейных праздников, по-вседневной жизни и актерской работы, хоть пару раз в год. Я просто не знаю.
* * *
Мой ступор не просто абстрактный или философский. Он вполне реален. Иногда я шатаюсь — может показаться, что я вот-вот упаду, но это просто пошатывание. Я ищу равновесие. Мой разум и тело пытаются договориться. Но люди просто не могут удержаться — у них возникает атавистическая реакция на мои странные движения. Если я цепляюсь ногой за край ковра, кто-то тут же восклицает: «Осторожнее!» Я и так осторожен, и потом, уже все равно поздно. Они действуют из лучших побуждений, но мне все равно неловко. Как будто я намеренно пытаюсь упасть и сломать вторую руку. Я испытываю то же чувство вины — неужели я это с собой сотворил? — которое накрыло меня после начала болезни Паркинсона. Стыд снова терзает меня.
Чего я хочу для себя сейчас? Снова работать, не создавая чрезмерных проблем. Переступать через порожки и заворачивать за угол без лишней драмы. Заслышав голос Эсме в коридоре, идти к ней, не превращая это в грандиозный проект. Брать мороженое, когда мне хочется мороженого, и не дожидаться, пока кто-то мне его принесет.
* * *
Проходит несколько недель. Я достаточно поправился, и мы можем отпустить моих сиделок. Они мало чем отличаются от предыдущих, но есть в этих двух ирландках нечто, из-за чего мне труднее с ними прощаться. Они сделали процесс восстановления более сносным. Перед расставанием я вручаю им подарки. Кларе — бутылку ирландского виски. Бриджид — самую большую чертову книгу с фотографиями Большого каньона, какую мне удалось раздобыть.
Изнутри и извне
Сломанная рука заживает относительно быстро, поскольку моим «костоправом» была все-таки доктор Галац. Позвоночник тоже восстанавливается, а болезнь Паркинсона вылечить все равно нельзя. Как обычно, я сосредоточился на своем теле, и, благодаря физиотерапии, ему стало лучше. Но я не чувствую себя лучше. Мой дух в упадке. После обидного падения и перелома я так и не пришел в себя.
С наступлением осени я понимаю, что надо потихоньку возвращаться к нормальной жизни. Пора четко осознать свое нынешнее положение.
Я стараюсь не уходить в «нью-эйдж» с его рассуждениями о том, что «на все есть свои причины». Но, думается, чем меньше ожидаешь какого-то события, тем больше опыта можешь из него извлечь. В моем случае следует посмотреть в глаза печальной правде: Какого черта я чуть ли не побежал по коридору на кухню, словно со мной все в полном порядке, в то время как всего шесть недель назад я сидел в инвалидном кресле? Это была самонадеянность — под стать моему оптимизму. У меня имелись некоторые ожидания, подкрепленные достигнутыми результатами, что все будет отлично. Но ведь в прошлом у меня уже случались провалы. И сейчас я понимаю, что не придавал им необходимого значения.
Похоже, мое отношение к судьбе нуждается в пересмотре. Какой-то инстинкт, внутренний голос говорит мне: Не упусти этот шанс. Не растрать его. Долгие годы тело занимало все мое внимание. Сейчас же пришло время обратиться к душе.
Глава 17
Игры разума
Актриса и общественный деятель Анна Дивер Смит говорит, что она надеждоголик. Забронируйте мне место на следующем собрании: Меня зовут Майкл, я — оптимист. Но, честно говоря, если оптимизм — моя вера, то, боюсь, сейчас я ее теряю.
Такие размышления для меня в новинку. Можно ли быть оптимистом и пессимистом одновременно? Или для этого необходим еще и стоицизм? Не то чтобы я стараюсь показать себя с лучшей стороны, как храбреца — нет, я совсем не герой. Конечно, кое-что в жизни мне пришлось преодолеть. Но я всегда принимал жизнь, как она есть, на ее условиях, и до сих пор находил их терпимыми. Я мог сжиться с тем, что мне уготовано, пройти через это — через что бы то
