сейчас творится в камерах.
– Нет ничего забавнее сумасшедшего, – заключил Дрейфус, улыбаясь. – Но на господина губернатора тяжело смотреть. Что там цирковые клоуны! Бродит, возглашая, словно беспамятный, какую-то несусветицу о штилях на море и чудищах, которые вдруг превращаются в алфавиты. Тогда он приходит в восторг и начинает скрести карандашом по бумаге. Наверное, воображает, будто пишет.
– Эти поиски бесполезны, – объявил Неверс. – Мы теряем время.
Он хотел добавить, что нужно обследовать камеры, но передумал. Лучше делать вид, что он не боится.
– Убийца может следовать по нашему маршруту, за нами или впереди нас, – произнес Неверс. – Так мы никогда его не найдем. Нам надо разделиться и двигаться в разных направлениях, пока мы не столкнемся друг с другом.
Дрейфуса это удивило. Неверс прикинул: он или промолчит, или откажется под каким-то предлогом. Дрейфус промолчал. Неверс не стал настаивать. Он испытал прилив симпатии к Дрейфусу и с искренним сочувствием в очередной раз заметил, что он мокрый и дрожит. От Дрейфуса это не укрылось.
– Можно, я переоденусь? – спросил он. – Надену сухое и через пару минут вернусь.
Раз он решился провести несколько минут в одиночестве, – признает сам Неверс, – значит, ему действительно очень плохо.
Но Неверс хотел немедленно вернуться к камерам.
– Есть что-нибудь выпить? – спросил он.
Дрейфус ответил утвердительно. Неверс дал ему выпить полстакана рому.
– Теперь идемте наверх, посмотрим на больных.
Они подошли к дорожкам, проложенным над двором. Дрейфус шагал впереди. Неожиданно он остановился, побледнел (лицо его посерело, как у всех мулатов, когда они бледнеют) и, почти не шевеля губами, произнес:
– Еще один умер.
XLVI
Неверс заглянул в камеру.
Огромный, с распухшим лицом, с застывшим взглядом, устремленным вверх, Фавр лежал на полу камеры мертвый. В других камерах ничего нового не происходило: Пресвитер и губернатор находились в тех же внушающих тревогу позах загнанных зверей, напряженно выжидающих момента, чтобы либо пуститься в бегство, либо напасть на загонщика.
Дрейфус и Неверс спустились, открыли камеру Фавра (запертую на ключ) и вошли. Осмотрев труп, предположили, что Фавр умер от удушения после яростной борьбы.
Неверс был подавлен. Присутствие преступника его ничуть не смущало. Как противостоять человеку, который душит свои жертвы сквозь стены тюрьмы? Завершилась ли на Фавре серия убийств? Или пострадают другие больные? Или вообще все обитатели острова? Нет ничего невозможного в том, подумал Неверс, что глаза убийцы откуда-то следят за ним.
– Пойдемте в камеры! – неожиданно резко приказал он. – Вы останетесь с Пресвитером, а я с Кастелем. Не хочу, чтобы их тоже убили.
Неверс был в долгу перед губернатором и теперь обязан был его защитить. Дрейфус никак не мог решиться. Неверс отстегнул пояс с пистолетом и отдал ему.
– Выпейте еще, – сказал он. – Запритесь в камере Пресвитера и ходите взад-вперед. Движение и ром согреют вас. Пистолет прогонит страх. Если позову, бегите ко мне.
Они пожали друг другу руки и разошлись по камерам, которые решили охранять.
XLVII
Камера губернатора была заперта на ключ. Неверс осторожно открыл дверь и вошел на цыпочках, стараясь не шуметь. Кастель стоял спиной к двери и не обернулся. Даже не слышал, как я вошел, подумал Неверс. Он размышлял, запирать ли дверь. Наконец решил запереться на ключ, оставить ключ в замочной скважине и самому занять позицию около двери. Губернатор стоял спиной к Неверсу и лицом к стене, смежной с камерой Пресвитера. Он поворачивался (Неверс долго вглядывался, прежде чем это определил) в левую сторону чрезвычайно медленно. Чтобы Кастель его не замечал, Неверсу нужно было постепенно сдвигаться вправо. Он собирался предпринять это не из страха, хотя поведение губернатора и казалось угрожающим, а просто хотел избежать объяснений по поводу своей задержки в Кайенне. Опасался, что Кастель потребует пакет, который передал Лейтао.
Без напряжения, рассеянным взглядом Неверс мог уследить за очень медленными движениями губернатора, улавливал, как тот шепотом произносил слова, невнятные. Потом сделал шаг вправо и приблизился к Кастелю со спины. Губернатор умолк. Неверс замер. Стоять вот так, без движения, вдруг показалось ему тяжело. Бормотание Кастеля возобновилось.
Неверс старательно вслушивался. Губернатор повторял какие-то фразы. Неверс пошарил по карманам, вытащил конверт с инструкциями. Кастель начинал что-то говорить и сразу запинался в растерянности. Собирая обрывки фраз, Неверс записал на конверте:
Медаль – это карандаш, а копье – бумага, чудища – это мы, люди, а штиль на море – цемент, а, б, в, г, д, е, ж, з, и, й, к, л, м, н, о, п, р, с, т.
Губернатор произносил буквы раздельно, будто пытаясь их закрепить, словно мысленно набрасывая сложные рисунки. На бумаге прописывал «а», «б», «в» со все возрастающим ликованием; потом получались только палочки и помарки. Тогда он забывал о карандаше и бумаге, которые держал в руках, плакал, снова заводил нараспев: «чудища – это мы, люди…» и повторял алфавит с надеждой, с победным ликованием.
Надо прочитать инструкции, отметил для себя Неверс. Но продвижение губернатора, хотя и крайне замедленное, заставило его переместиться. Он настолько привык двигаться по чуть-чуть, что ему показалось, будто он отошел от двери на опасное расстояние. Потом сообразил, что достигнет ее в два прыжка. Воображать, что такие мучительные движения можно симулировать – чистое безумие. С губернатора сошла прежняя сероватая бледность; маленький, розовый, с белоснежной бородой, он напоминал ребенка, отвратительно безвкусно переряженного гномом. Глаза его были широко открыты, на лице застыло выражение подавленности и страха.
Неверс пытался оставаться настороже, однако этот чопорный парный танец утомлял его. Он подумал, что можно немного отвлечься. Даже если он и пропустит какие-то жесты и знаки, хватит шага, чтобы скрыться с глаз Кастеля. Двигаясь лениво и томно, он забывал порой, что должен выслеживать не столько губернатора, сколько жестокого убийцу, готового напасть в любой момент.
Неверс вгляделся в цветные пятна на стенах и на полу камеры. На стенах пятна были желтые и синие, с красными прожилками. На полу у стен – бордюр, синий и желтый, а дальше на полу – сочетания всех трех цветов и группы производных от них. Неверс записал следующие группы оттенков:
а) старое золото
небесно-голубой
кармин
б) лиловый
лимонный
киноварь
в) пунцовый
шафранный
морской волны
г) индиго
канареечный
пурпурный
д) лилейный
золотой
огненный
Тюфячок, прикрепленный к полу, был цвета индиго, канареечный и пурпурный. Неверс вспомнил, что двор, как и стены, расписан желтыми и синими пятнами, с красными прожилками. Красные прожилки повторялись периодически.
Эта периодичность подсказала ему, что сумятица красок подчинена некоему замыслу. Интересно, не связан ли этот замысел с внезапными смертями заключенных?
XLVIII
Неверс разорвал конверт и прочитал:
Энрике Неверсу
«Получение этого письма возмутит вас, тем не менее я должен его написать. Не стану спорить, вы предоставили мне ясные и многократные доказательства того, что не желаете иметь со мной дела. Вы скажете, что это письмо – очередное проявление моей невероятной настойчивости, но также вынуждены будете признать, что это проявление – посмертное, поскольку сочтете
