Вас-то, Андрей Степанович, куда, спрашивается, ночую? С ним хлебать — так ведь не расхлебаешь… Во-он какую кашу заварил…
Я ничего не понял. А Косовский отвлекся: подошли Зарывадин и Сычов. Дальше я уже плохо слышал, несмотря на то, что старался ухватить, в чем там дело.
— Где он у тебя? — спросил вполголоса Зарывалин.
— В клубе… Замок, сами знаете… Ненадежный…
— Да не нужно! — махнул раздраженно рукой Зарывалин, не прибавляя тона. — Не нужно, тебе говорят… Отпусти ты его, бога ради…
— Да вы что? — удивился Косовский, приподнимая светлые брови. — Да ведь он чего понатворил?.. Вы что? Мне же голову снимут?!
— Зачем снимать? — засмеялся Сычов. — Хорошая голова… Ты там… не крути… Ты отпусти его, в самом-то деле… Пусть катится на все четыре… Если надо… мы его всегда возьмем…
Косовский пожал плечами. Передохнул.
— Вы как хотите… — сказал он твердо. — А Прохожев мне строго-настрого…
— Ты с Прохожевым-то… не очень, — остро взглянул на него Зарывалин.
— Как это?
— Да так… Не очень… Он тебе чего, начальник?
— Не-ет…
— А коли нет… — резко проговорил Иван Петрович, — так ты слушай, что говорят! И все свои акты… Там… У памятника… Передай мне! Ясно?..
— Ясно, — глухо сказал Косовский и улыбнулся, покрываясь краской. — Ясно… Да только я без приказа не выпущу…
— Дурачок, что ли? — тихо засмеялся Зарывалин, поглядывая на Ивана Петровича. — Да пойми ты!.. Голова!.. Он со всех… такой груз снял… Все равно это… через год-другой…
Подходил Прохожев. Он только что выступил и был в некотором волнении, почему и вытирал крепкий темный лоб белым хрустящим платочком.
— Верно-верно Геннадий Васильевич говорит… — приятно улыбнулся он Альберту. — Верно… Год-другой — это наверняка… А то как бы не больше… Вполне возможно, что и до пяти…
Косовский замялся. Опустил ладони в карман форменных брюк.
— Держите, — вытащил он помятый листок бумаги. Павел Сергеевич быстро взял его в свои руки. Прочитал.
— Это он — что? Сам?
— Сам.
— Любопытно… — усмехнулся Прохожев. — Впервые… Впервые, однако, встречаю, чтобы человек… сам себя!.. Да к такому!..
Зарывалин потянул из его рук листок.
— Поймите меня… совести… уничтожение… — медленно читал он, чуть ли не по слогам. — Я повинен… Сознаю вполне… предсказуемую смерть… последние минуты Анисьи Лукьяновны… Деревья пусть погибли… Забытые могилы… поднимется рядом… проклятые… беспамятные… Сам себе подписал… Поймите… Прошу только… поймите… Прошу… приговорите меня… Прошу… приговорить меня… к высшей мере… Он — что? Совсем рехнулся?!
— Писал спокойно, — пожал плечами Косовский. — Бумагу сам попросил…
— Сейчас же, — жестко сказал Зарывалин, разрывая листок на части. — Сейчас же пойди и выпусти. И пусть идет ко всем чертям проспится. А завтра… Завтра разберемся по всей форме. Завтра я к нему сам приеду. Так и передай… Ты понял?
Прохожев поморщился, будто от резкой головной боли, потирая висок двумя пальцами…
— Что же вы всегда торопитесь-то… — и выхватил у Геннадия Васильевича разорванное. — Вас — что? Не били никогда? Вам зачем он? Вы не допускаете, что все это… — он потряс помятой бумагой, — самая примитивная симуляция? Накуролесил… Наворочал, молодчик… А ответ держать? Слабо?! Вы кого… Ко-го покрываете?! Альберт! Иди звони! Сейчас же! И чтобы выезжали! И брали его! Не-мед-ленно… Здесь же!
Но Сычов уже отвел Косовского в сторону и что-то подробно ему объяснял. Косовский же согласно кивал головой. Зарывалин долго-долго смотрел на Павла Сергеевича. Павел Сергеевич — на Зарывалина.
— Я не понимал вас, — негромко и спокойно промолвил Геннадий Васильевич. — Я и сейчас плохо понимаю… Но не трогайте… Не трогайте меня… Я прошу вас… Я не понимаю ваши игры… И не хочу! Ни понимать! Ни играть!..
— А если… он играет?
— Может быть…
— А если… он симулирует?
— Может быть!
Павел Сергеевич усмехнулся. Сложил аккуратно обрывки. Сунул в карман.
— Попка вы… И не больше… — сказал он ровно. — Куда вы лезете? Куда вы суете свой нос?! Вам — что! ВэИ звонил?.. А если завтра ВэИ переведут? Что тогда вы здесь делать будете? Лапки — в гору? Я — не я, и кляча не моя?..
Павел Сергеевич отошел. Но и тут же вернулся вновь.
— Ну вот что… — похлопал он Зарывалина, улыбнувшись, по плечу. — Все пока остается в силе… И то, что в Тришкином Кусту… И то, что у оврага… И то, что здесь… В целом… От оврага вы… никак не уйдете… Тут все документально… А его… не надо тащить… Он слишком тяжел для вас… Он и вас-то утопит… Бойтесь, Геннадий Васильевич, — захохотал легко Прохожев. — Бойтесь первого чувства, как двенадцатого часа… Вы меня поняли?
И, наклонившись, спросил:
— Ты ВэИ рассказал… все? Про памятник?.. Я это имею в виду… Другое ты и сам не расскажешь.
Зарывалин качнул неуверенно головой.
— И правильно!.. Береги себя… Возраст не помеха. Но надрываться не надо… Доброго вам здоровья!
Митинг заканчивался, когда вдруг глухо ударил в пыль, будто для пробы, и пошел все сильней и сильней крупный холодный дождь. Двое ребят в галстуках, сразу промокнув, понесли быстро к подножию цветы, а в редеющей толпе в самых задних рядах я разглядел Алексея. Он, облепленный мокрой одеждой, пытался пройти вперед. Но трое или четверо парней удерживали, не пропускали.
А со стороны Астахова въезжала в эту минуту грузовая машина. Ее-то уж точно никто не разглядел. Даже я. Заметил я все, когда машина остановилась прямо среди толпы… Звонко хлопнула дверца. Шофер, отирая руки о зад, двинулся по пузырящимся лужам к Геннадию Васильевичу.
Я привычно окинул машину глазами. Зилок. Бортовой. Ничего особенного… А в кузове стояло… Но я не буду спешить, я подожду говорить, что там стояло.
Я придвинулся опять вплотную к Зарывалину.
— Э-эй, хозяин… — бережно потрогал шофер председателя за мокрый рукав. — Где сгружать? Здесь?
— Езжай к скотному. — Не оглядываясь, занятый разговором с Сычовым, Зарывалин нетерпеливо махнул рукой к берегу Чертуньи. — Давай! Там и подпишешься.
— Да ты чего?.. — возмутился водила. — Ты чего? Ты погляди на груз… К скотному… Я тебе что, комбикорма привез?
Геннадий Васильевич медленно разворачивается просторным корпусом. И вслед за ним разворачиваются все. Ребята у памятника замирают под прямыми сильными струями, не зная, класть им цветы или пока погодить: на них ведь никто уже и не смотрит…
Все смотрят на машину… А в машине… В кузове… Стоймя. Другой. Сияющий под дождем бронзовый памятник.
Зарывалин смотрит непонимающе на шофера, на Прохожева, на профжениха…
— Это откуда? — быстро, негромко спрашивает Прохожев у шофера.
— Из сельхозтехники… Вы ж вчера договаривались?.. Ну, так вот… За ночь… Пожалуйста, — и показывает на высокий обелиск, вздымающийся над кабиной.
А со стороны райцентра, сбрасывая
