выковать из себя этот клинок. Может, это потому, что я была и не человеком, и не вампиром, и потому, что, стоя на этой границе, я отчетливо видела, как разительны отличия.
– Вампиры умирали хотя бы ради чего-то, – сказала я.
– Мы все ради чего-то умираем. И вампиры, и люди.
Такой ответ я не принимала. Ни за что. Если я погибну на Кеджари, то, по крайней мере, я пошла на турнир по собственной воле. Но те люди? Ради чего погибли они? Ни ради чего. На потеху нашей кровожадной богине и нашему кровожадному народу. Я такую жизнь выбрала, но тот ребенок – нет.
Винсент был прав: Дом Ночи не уважает ничью жизнь, но, совершенно очевидно, одни жизни он ценил больше других.
Я попыталась на этом остановиться. Не получилось. Слова вылетели раньше, чем я смогла себя сдержать.
– Это могла быть я. Та девочка. Я могла быть ей. Об этом ты не думаешь?
Винсент потемнел лицом, словно грозовые тучи забрали невозмутимое спокойствие луны.
– Орайя, ты никогда бы не могла быть ей.
– Я…
Человек. Я очень редко говорила ему это слово. Никогда не произносила вслух. Как будто это было какое-то грязное определение, которое ни один из нас двоих не хотел использовать.
– Ты не такая, как они, – властно перебил он. – Ты никогда бы не могла быть ей.
Винсент ошибался. Я это понимала, как понимала и то, что говорить это вслух нельзя.
Он подошел ближе. Тени у него во взгляде стали глубже, ожесточеннее.
– Змейка, ты хочешь изменить этот мир? Тогда карабкайся по своей клетке вверх, пока не окажешься так высоко, что никто не сможет тебя поймать. Сломай прутья и преврати их в свое оружие. Ничего нет острее. Я знаю, потому что я это проделал.
Я привыкла видеть Винсента-короля, Винсента-отца, но такой вариант я видела редко: Винсент-революционер. Порой легко бывает забыть, что он переделал это королевство. Он знал, что значит жаждать перемен.
– Без власти ты в этом мире ничего не добьешься, – сказал он. – А власть требует жертвы, настойчивости и безжалостности.
Его взгляд погрузился куда-то в тень позади меня, – возможно, Винсент думал о своем восхождении к власти и обо всем, что власть у него забрала. Я знала, что он тоже многим пожертвовал. Но в результате стал самым могущественным королем, которых видывал Дом Ночи. Он смог сделать это королевство таким, каким хотел.
«Без власти ты в этом мире ничего не добьешься».
Вот именно. И в хорошем смысле, и в плохом. Пожалуй, единственная польза от моего гнева была в том, что он меня подстегивал. Нужно было оставаться собранной.
Я сглотнула и опустила голову:
– Знаю.
Власть. Это слово напоминало обо всех вопросах, на которые у меня так и не было ответов. Я потерла кончиками пальцев, занывших при воспоминании о моем неловком, кратком выплеске магии.
– Тут произошло нечто странное, – сказала я. – Перед испытанием. Я… сделала что-то такое, сама не понимаю что.
Я рассказала ему, как повела себя моя магия, – выборочно, конечно: опуская подробности размолвки с Райном. Мне не нужно было нового неодобрения от Винсента на его счет.
Он слушал молча, с невозмутимым лицом. Закончив, я ждала признаков удивления, тревоги, но ничего не обнаружила.
– Ерунда какая-то, – сказала я. – У меня никогда ничего подобного не получалось. Даже когда ты меня учил.
Прежде чем ответить, он несколько секунд молчал, словно прикидывая, что говорить дальше.
– Мы всегда знали, что у тебя есть таланты.
Слабо-слабо приподнялся уголок рта. Легкий намек на гордость за меня.
«Мы»? Может, он и знал – может быть, хотя я сомневаюсь! – но я никогда не считала, что могу быть на такое способна.
– Но раньше не было.
– Магия – сила непредсказуемая, а твоя жизнь за последние несколько недель круто изменилась.
Я непонимающе смотрела на него, продолжая недоумевать.
– Я же не вампир. Я не дитя Ниаксии. Как я могла применить такую силу из ее арсенала искусств?
– Ты преподнесла Ниаксии свою кровь. Ты пожертвовала ей свою жизнь. Это приношение всегда будет отмечено. Многие начинали владеть силами, в которых традиционные представления им отказывали.
Я подумала о Мише и ее пламени – вампир, применяющий силу Атроксуса.
– Может быть, в глубине души ты знаешь, что сейчас эта сила нужна тебе больше, чем когда-либо. Так что изучай ее. И используй.
Он наклонился ближе, вгляделся в меня полными ледяного неистовства глазами.
– Орайя, ничто иное не имеет значения. Ничто. Перешагни временные препятствия. Как только победишь – мир твой. Настанет время мечтать. А сейчас? Сейчас время завоевывать.
Я снова едва успела вернуться в Лунный дворец до рассвета. Когда я вошла в наши апартаменты, солнце уже выглядывало из-за горизонта. Мише как раз направлялась в свою комнату, а Райн опять стоял у окна, взявшись рукой за раму и раздвинув занавески.
Он оглянулся и усмехнулся:
– С возвращением.
– Ты не спросишь, где я была?
– Я понял, что узнавать от тебя неожиданные новости интереснее. И потом, я, кажется, знаю. Готова завтра начинать?
Я подумала о том, как мы разыгрывали этот момент в прошлый раз и как плохо все вышло. Наверное, я была не в себе.
Но надо было победить в испытании Полулуния.
«Сейчас время завоевывать», – прошептал Винсент у меня в ухе.
– Да, – сказала я, – готова.
Я пошла было к себе в комнату, но поддалась любопытству и вернулась.
– Зачем ты это делаешь? – спросила я.
– А?
– Больно же должно быть.
– Да пока еще ничего.
– Но… зачем? Зачем ты так делаешь?
Он долго молчал, потом улыбнулся:
– Иди отдохни. У нас много работы.
Меня кольнула эта несправедливость: мой секрет он узнал, а объяснить вредящие самому себе глупые привычки отказался. Я решила, что, не указывая на это двуличие, я совершу первый шаг к тому, чтобы стать добрым союзником.
– Смотри не подпали себя, а то завтра окажешься бесполезен, – сказала я уходя. – У тебя не получится убедить меня, что это хорошая затея.
– Ты так говоришь, будто у тебя есть выбор.
Я покачала головой, закатила глаза и пошла к себе.
От меня не ускользнуло, что Мише выглядывает из-за своей двери, даже не пытаясь скрыть ни то, что она подслушивает, ни свою широкую улыбку.
Часть четвертая. Полулуние
Интерлюдия
Маленькая девочка больше не была маленькой девочкой. Она стала девушкой. Сейчас, в шестнадцать лет, она считала, что понимает свое место в удивительном мире. Но в эти дурманящие годы между детством и
