отпечатки жизни, в отличие от вампирской безупречной внешности, которая их стирала, – внезапно они оказались чарующе пленительными.
Я быстро отвернулась, скрывая это наблюдение.
– У меня есть идея, – сказал он. – Пусть катятся куда подальше тренировки в апартаментах. Давай заниматься здесь.
– Здесь? – нахмурилась я.
– Здесь. На практике. За последние два часа я уже узнал о твоем стиле больше, чем за последние десять дней, просто наблюдая за твоей сегодняшней работой.
У меня все внутри восстало против этого, все рефлексы воспротивились выставлению напоказ. Но помимо воли приходилось признать, что он прав. Если нам предстоит работать вместе, надо понимать друг друга.
– Только подумай, – сказал он. – Научимся совместно драться, а заодно сделаем кое-что немыслимо полезное. И… – он улыбнулся, – будет интереснее, разве нет?
Каждая моя клеточка хотела сказать «нет», как у ребенка, который изо всех сил стремится защитить свое тайное укрытие. Но я лишь с трудом осталась в живых после двух испытаний, и моя способность преодолеть третье зависела от успеха совместной работы с Райном.
А моя способность убить его после этого тоже зависела от того, насколько я буду его понимать.
Я снова посмотрела в то окно. Свет уже почти погас, кроме одной лампы, тускло освещавшей очертания спящей девочки, которую уже уложили в кроватку, и ее едва можно было разглядеть.
Сегодня ночью квартал кишел вампирами. Один месяц я пропустила свой бунт, и все усилия насмарку. Сколько за этот месяц погибло людей из-за того, что меня здесь не было? Сколько бы человек остались в живых, если бы я им помогла?
– Ладно, – сказала я. – Давай. Так и сделаем.
Я чуть не взяла свои слова назад из-за того, как самодовольно просиял Райн.
Он наклонился ко мне, и его глаза сверкнули странным блеском.
– Помнишь, как ты просила меня сказать хоть что-нибудь честно?
Я кивнула.
– Орайя, говорю тебе кое-что честно. У нас три недели до испытания Полулуния. Мы действительно будем действовать сообща?
Я поняла, о чем на самом деле он меня спрашивает. Согласна ли я, чтобы мы помогали друг другу. Допущу ли я, чтобы мы действовали сообща.
«А ты хоть что-нибудь сделал, чтобы я тебе доверяла?» – бросила я тогда ему.
Доверие – вещь драгоценная и опасная. То, на что я соглашалась сейчас, было не совсем доверием. Но…
Я посмотрела на спящую девочку и перевела взгляд на Райна. И впервые заметила, что мы сидим близко друг к другу – на расстоянии вытянутой руки.
Заметила и не отодвинулась.
– Да, – сказала я. – Думаю, что будем.
Глава двадцать вторая
– Орайя.
Винсент произнес мое имя единым выдохом облегчения – не столько приветствием, сколько лихорадочной благодарностью Матери, что я здесь.
Я такого не ожидала.
Три слога, и весь мой гнев растаял, оставив только беззащитную нежность, отдававшую болью вины.
Я вынудила его ждать еще один день. Не могла заставить себя встретиться с ним, после того как увидела, что стало с девочкой. Но, взбираясь на холм, я спрашивала себя, все ли правильно делаю.
Мне казалось, я готова. Работа в человеческих кварталах привела в порядок что-то внутри меня. Вид плачущей девочки из памяти не прогнало, но заставило почувствовать ее боль как нечто значимое.
И тем не менее с каждым шагом навстречу Винсенту я чувствовала себя все более и более слабой. Все то, что я тщательно от него таила, сейчас поднялось к самой поверхности.
Но я вздохнула с облегчением, когда он на меня посмотрел, и от этого взгляда весь мой гнев исчез. Винсент за меня беспокоился, он меня любил. Все остальное не имело значения.
– Ты ранена?
Он обошел меня кругом, оглядел с ног до головы, хотя кожаные доспехи закрывали мое тело целиком, а шрамы от ран под броней уже затянулись.
– Все в порядке.
– Вид у тебя был такой, будто не все в порядке. Такой…
У него выпрямилась спина, родительская тревога сменилась яростью короля ночерожденных.
– Ты что себе думаешь?! – выдавил он. – Чуть не загубила этап. Чуть не поплатилась жизнью. Ради чего?
Этот взгляд был таким холодным, что опять заморозил мое сердце.
«Ради чего»?!
При этих словах я вновь мысленно оказалась в лабиринте, рядом с ребенком, когда ко мне постепенно приходило осознание ужасной правды. За многие годы я научилась тщательно регулировать эмоции – «гнев – всего лишь набор физических реакций», – но на этот раз меня задело не на шутку и мгновенно.
– Почему на испытании присутствовали люди? – спросила я.
Я говорила спокойно, но Винсент учил меня, как облекать слова в сталь. Сейчас он узнал этот тон и удивился.
– Испытания не в моей юрисдикции.
– Это не так.
Удивление превратилось в негодование.
– Как ты сказала?
– Ты их не проводишь, но они под твоей юрисдикцией. А люди – подданные Дома Ночи. Существует… защита. Должна была быть.
Я прекрасно слышала, как спотыкаюсь на словах. В голове у меня они звучали мощью и обвиняли. Вслух – слабо и по-детски.
Его взгляд стал холоднее.
– Защита? Жизнь людей принадлежит Ниаксии. Как и моя. Как и твоя. И если это то, для чего они ей потребовались…
– Дети? Ей потребовались дети для развлечения? Для…
Я не стала договаривать и отвернулась так, чтобы лицо скрыла тень. Бесполезно. От вампира этим ничего не спрячешь.
Что-то у него внутри смягчилось. Я услышала перемену в голосе – до этого он из отца превратился в короля, а теперь снова стал моим отцом.
– Впусти меня в свои мысли, маленькая змейка, – тихо сказал он.
Он сам не понимал, чего просит. Ему не понравится то, что он там увидит, если уж мне самой не нравилось. Слова, готовые сорваться у меня с языка, отдавали предательством – они могли выдать меня, показав Винсенту, насколько я на него не похожа. Недостаточно вампирская сущность.
– Человеческая жизнь не должна стоить так мало, – сказала я. – Не зря людей в их кварталах охраняют.
– Орайя, все наши жизни дешевы. Людей. Вампиров. Даже богов.
Он произнес это с каким-то сожалением, словно удивляясь, что приходится объяснять столь очевидное.
Верно. В Доме Ночи смерть была повсюду. Родители убивали детей. Дети убивали родителей. Любовники по ночам лишали друг друга жизни, заходя слишком далеко в пароксизмах страсти. Даже истории наших богов были зловещи: мелких божеств часто убивали просто ради забавы. Ночерожденные выковали своих подданных и их клинки из стали – жесткими, холодными и безжалостными.
Такова жизнь. Может, это со мной что-то было не так, если я с таким трудом ее принимала. Трудно было
