Аришка со мной не разговаривала, молчала и я. Новый, 2014 год я встретила за компьютером, слушая поздравительный спич президента.
Димон не звонил больше месяца, но в конце января вдруг прорезался и сообщил, что вторую неделю опять болен, слабость, снова кашель, но терапевт утверждает, что в легких чисто, а состояние все равно препаршивое. Инка договорилась со своими знакомыми врачами – придется лечь в начале месяца на обследование. Так что денег не ждите, прибавил он, выкручивайся, как хочешь.
– Но Арина больна!
– Ерунда. Не верю!
– Приезжай – увидишь! Она в тяжелом положении, ей нужно питание, витамины, может быть, домашний врач и психотерапевт. У меня уже нет денег.
– Картинку свою какую-нибудь продай.
– Это не так быстро, а ей нужна экстренная помощь!
– Молодой организм сам справится. А вот я…
И связь прервалась.
В ту же ночь мне приснился Димон, собирающий вещи в дорогу и над каждой почему-то подолгу раздумывающий, подходит она ему или не подходит. Казалось, что он в каком-то сумеречном состоянии сознания: вот он завис над шерстяными черными носками, взял их в руки и выронил один; черный носок на светлом полу зашевелился, под ним оказалась мышь, она вынырнула из-под пушистой шерсти и тут же юркнула за тахту, на которой были разложены Димоновы рубашки. И, выбрав одну, он снова держал и держал ее в руках, потом повесил рубашку на спинку квадратного кресла, в котором обычно сидел, когда работал над книгами, его отец, и стал перебирать костюмы, сваленные прямо с плечиками на ту же тахту. Внезапно он обернулся и посмотрел на меня (хотя я точно знала, что меня не было в этом сне). Тут же в сон косой полосой врезалось прошлое: мы на берегу моря, это Димон, я и маленькая Аришка, я сижу с книгой, Аришка возится у воды, строит из влажного песка замок, а Димон, даже не глянув на меня и дочь, начинает идти по песчаной кромке берега, он идет все быстрее и уходит от нас все дальше, вот уже он в костюме, а не в купальных плавках, он идет теперь не вдоль моря, а по какой-то пустынной дороге, и еще отчетливо видна его спина, но я знаю во сне, что скоро мы его не увидим, меня охватывает жалость к нему, и Димон, приостановившись, оглядывается и спрашивает: пойдете с Аришкой со мной? Димон очень далеко, но его глаза отделяются от лица и приближаются ко мне: в них горит ледяная ненависть. Я в замешательстве, с усилием отвожу от его прозрачных ледяных глаз свой взгляд и с тревогой смотрю на ребенка. И в этот момент рядом с нами оказывается совершенно незнакомый мужчина, одетый по-городскому, а не по-пляжному, который, я точно знаю это во сне, появился, чтобы помочь, защитить, не дать нам отправиться за Димоном вслед, он смотрит на меня и, остановившись невдалеке, закрывает собой вид на пустынную дорогу, по которой Димон уходит, и когда я снова вижу берег – берег пуст, дороги нет.
И Димона больше нет.
Аришка плачет, я наклоняюсь и вытираю ей слезы пляжным полотенцем.
– Больно! – плачет она. – Жесткое! Оно жесткое!
Когда я распрямляюсь, я больше не вижу мужчины, закрывшего от нас уходящего Димона. Или нас от него. Мы на пляже одни. Пора домой.
* * *
И второй сон через несколько дней. Мы заходим с маленькой Аришей в нашу квартиру: стены ее почернели, мебель сломана, двери болтаются, почти сорванные с петель.
– Ужас, мама, это не наш дом! – кричит Аришка.
– Наш, доченька, – отвечаю ей, – просто по нему пролетел смерч.
– Торнадо?
– Да.
– Как оно могло попасть в дом?
– Не знаю. Но мы все отремонтируем, все восстановим… А пока потерпи.
Юлька, которая раньше так любила вечерние разговоры со мной по телефону, погрузилась, как сом, на самое дно своей семейной жизни – и там дремала, округляясь, сонно улыбаясь, вполне счастливая. Теперь я как подруга не вызывала у нее желания теплой, почти симбиотической связи предвечерних часов, наоборот, она подсознательно отторгала меня, как отторгает здоровая клетка – больную, ведь Юлька была счастлива в своем семейном водоеме, а я в своем – несчастна, а несчастье – та же болезнь, и Юлька опасалась заразиться. Потому и свои сны мне стало рассказывать некому. Арина была неспособна ничего слышать, лежала или свесив голову с кровати, или отвернувшись к стене, на вопросы она отвечала, но односложно – «да» или «нет», лишь иногда произносила тихо «спасибо», и ко всему прочему в квартире стало пахнуть тяжелым потом больного человека: хронический нефрит был когда-то у меня, и Аришка тоже его наследственно прихватила, выбегая на школьных переменах зимой на улицу раздетой; теперь ее нефрит заалел пышным цветком, захватывая уже не только почки, но и все, что с ними соотносилось. Лечиться в больнице Ариша по-прежнему отказывалась. Все купленные лекарства я складывала рядом с ее кроватью, но вскоре находила их заброшенными в какой-нибудь угол комнаты. Это обнадеживало: если у девушки хватает сил забросить так далеко упаковку с таблетками, значит, она выздоровеет. Так успокаивала себя я. Встреченные на улице знакомые спрашивали, не больна ли я сама: я стала ужасно выглядеть – пришлось мешки под глазами, в которых таилась моя боль, скрывать под очками. Но самое тяжелое нас ждало впереди.
* * *
Инна Борисовна принадлежала к тому типу людей, которые, войдя в буржуазный слой общества, начинают жить по соответствующим их новому статусу социальным шаблонам. Ежегодное полное платное (желательно очень дорогое) медицинское обследование и дорогое медицинское страхование входит в джентльменский буржуазный набор как нечто обязательное. Димон очень уважал Инну Борисовну, ведь одно время она была коммерческим директором огромной ярмарки, и, когда она стала жаловаться, что предприятие, которым она владела совместно с Димоном, не дает денег, оборот падает, скоро придется влезать в долги, и предложила Димону за какие-то гроши переоформить учредительство на ее тридцатилетнюю дочь, глупый Димон согласился и передал Инне Борисовне свою половину без моего супружеского согласия, то есть нарушив закон. Зачем мне убыточный бизнес, кричал он, чтобы потом за Инку долги платить? Они с дочерью – несчастные, одинокие, безобразные, как жабы, тетки, кто их, окромя меня, полюбит?! Хоть какие-то копейки у них теперь будут!
Как вы, наверное, догадались, вскоре после переоформления бизнес, который Инна Борисовна намеренно опустила, быстро вырос и предприимчивые мать и дочь стали расцветать и процветать, купили еще одну квартиру, сменили машины на новые, на их взгляд более крутые, и Димон, от которого расцвет предприятия Инны Борисовны, конечно, не укрылся, чтобы не страдать от зависти и не посчитать себя лохом и полным идиотом, объяснил причину успеха бывшей компаньонки собственной благородной помощью. Вот, говорил он, сделал я бабе фактически бескорыстно доброе дело – она ведь на мои деньги начала бизнес, помог ей, и, считай, просто так, а теперь и все предприятие ей отдал и не жалею: ее отец с моим дружил, я чту память стариков, а сама Инка в меня еще в детстве была влюблена, а я таких страшных любить никогда не мог, а это дурно – любить надо за душу, Галка моя была сучка, но прелесть как хороша, Борисовна небось радовалась, что она померла, ведь ревновала с юности, так пусть хоть бизнес ее утешит, она и сейчас меня любит, кого ей еще любить?! Инка – умная баба, а счастья у нее личного
