Наталия фон Меренберг остановилась в гостинице «Дрезден» (остался её гостиничный счёт), там же, где снял номер её старший брат «флигель-адъютант Его Императорского Величества», полковник и в скором будущем генерал-майор Александр Пушкин. Надо полагать, что и мичман Леонтий Дубельт, прибывший из Санкт-Петербурга, выбрал ту же гостиницу на Тверской площади, с окнами, выходившими на особняк московского генерал-губернатора. «Дрезден» словно вобрал в себя старые стены прежней гостиницы «Север», где не единожды, во время приездов в Москву, жил сам Александр Сергеевич, теперь же здесь поселились его дети и внуки.
Утром памятного дня 6 июня 1880 года все они спешили по Тверской, к Тверскому бульвару, где вот-вот должно было спасть покрывало и явить взорам величественный в своей простоте памятник любимцу России…
«С девяти часов утра густые толпы народа и многочисленные экипажи стали стекаться к площади Страстного монастыря. Более счастливые смертные, обладавшие входными билетами на площадь, занимали места… <…> Тверской бульвар был украшен гирляндами живой зелени, перекинутой над дорожками; четыре громадные, очень изящные газовые канделябры окружали памятник; сзади виднелись восемь яблочковских электрических фонарей», – повествовал журнал «Будильник».
А газета «Молва» жёстко спорила с возможными критиками: «Тому, кто понимает, памятник скажет всё, что нужно, а для праздно глазеющих ворон и так довольно уличных представлений разных порядков и наименований…»
«Когда кончилось торжество, толпа хлынула к памятнику и кинулась на венки, – писал другой репортёр. – Спешили сорвать кто лавровый, кто дубовый листок, кто цветок с венка на память о торжестве. Много венков таким образом разобрано. По бульварам видели множество людей, возвращавшихся с листьями и цветами от венков Пушкина».
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
«Лавры» поэта потрепала не одна – сотни рук, и довольно изрядно. Но вместо венков, растащенных поклонниками на сувениры, выросли горы из букетов ландышей и фиалок – пушкинский памятник буквально утопал в живых цветах…
Возле памятника скромно стоял его создатель Александр Опекушин, потрясённый столь великой любовью к русскому гению. Радостному удивлению Александра Михайловича не было предела, когда незнакомцы старались ближе придвинуться к нему, пожать руку, сказать лестные слова. Праздник всколыхнул всю столицу. «Верьте мне на слово – несчастный тот человек, который не был в Москве на пушкинском празднике!» – заключил статью газетный публицист.
Бывший на торжестве художник Василий Поленов делился восторгами с сестрой: «Праздник был такой возвышенный, примирительный и вместе глубоко гражданский, что нельзя было не порадоваться».
Имела успех и речь ректора Московского университета Николая Саввича Тихонравова, историка русской литературы и доктора словесности, – он привёл слушателям пушкинские слова: «Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть благороднейшая надежда человеческого сердца?»
По свидетельству очевидца, гениальное предвидение не замедлило вмиг исполниться. Тотчас «весь совет профессоров, сидевших на эстраде, а за ними вся зала, как один человек, встала со своих мест, и, обратившись в сторону Пушкиных, разразилась долго не смолкавшими рукоплесканиями». Реакцию детей и внуков поэта, отличавшихся скромностью и врождённым тактом, предугадать несложно: «Пушкины страшно смутились от внезапности и искренности всех в зале охвативших чувств».
То была минута их торжества, и вряд ли когда-нибудь она могла изгладиться из памяти детей поэта, так причудливо и ярко озарил их отблеск отцовской славы, той безмерной народной любви к Пушкину!
Да, тот чудесный день стал незабываемым и для внука поэта, увы, не увенчанного наследственной фамилией. Но какой была встреча графини фон Меренберг и Леонтия Дубельта, удалось ли в праздничной суматохе поговорить по душам двум самым близким людям на свете – матери и сыну? И что могла Наталия Александровна сказать в своё оправдание уже взрослому (двадцатипятилетнему!) сыну, чья жизнь прошла без её материнской ласки и заботы? Этого не узнать…
Зато известно одно деяние Леонтия Дубельта, свидетельствующее, что он не просто любил, нет, обожествлял свою красавицу-мать! Ведь на следующий год после долгожданной встречи с матерью в Москве он передал журналу «Нива» (замечу, одного из популярнейших журналов в прежней России) её гравированный портрет в юности, с оригинала живописца Ивана Макарова. Похоже, после 1880 года Леонтий и сам мог любоваться матушкой только по её портретам и фотографиям. Сведений о приездах Наталии Александровны в Россию более нет.
«Страсти роковые»
Что осталась от недолгой жизни Леонтия Дубельта? Альбомы с рисунками, его тетрадки со стихами? Увы, они не сохранились… Известны лишь записки о былых его увлечениях, сделанные Елизаветой Бибиковой (кузиной Леонтия по матери), утверждавшей, что Леонтий «был талантливый юноша, писал юмористические стихи и чудно рисовал…». И всего лишь две его фотографии.
Первая, детская. На ней пятилетний Леонтий запечатлён со старшей сестрой. Он в бархатной рубашке-косоворотке, в ладных щегольских сапожках сидит на точёном столике, а рядом стоит сестра Наташа в мантилье и в шляпке. Будто дети собрались на прогулку или только что вернулись с неё.
И вторая фотография из «маркучайского альбома» – она же и последняя, – запечатлевшая уже тридцатилетнего Леонтия. Между этими снимками почти промелькнула вся его короткая и не очень счастливая жизнь.
Рождению младенца Леонтия в октябре 1855-го предшествовали бурные события, всколыхнувшие размеренную жизнь благородных семейств Пушкиных, Дубельтов, Ланских и Орловых.
С самого начала всё в истории любви и замужества юной Таши Пушкиной и Михаила Дубельта не задалось. И этот разлад в супружеской жизни родителей искалечил и судьбы их детей.
В юности на великосветских балах Петербурга Наталия Пушкина всегда была окружена многими поклонниками. Сколько похвал и пылких признаний неслось со всех сторон:
«В жизнь мою я не видал женщины более красивой, как Наталья Александровна, дочь поэта Пушкина. Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизною лица, она сияла каким-то ослепительным блеском; несмотря на малоправильные черты лица, напоминавшего африканский тип её знаменитого отца, она могла назваться совершенною красавицей…»
«Про красоту её скажу лишь одно: она была лучезарна. Если бы звезда сошла с неба на землю, она сияла бы также ярко, как она. В большой зале становилось светлее, когда она входила, осанка у неё была царственная, плечи и руки очертаний богини…»
«Элегантная и величественная… она напоминала свою мать Наталью Гончарову, красота которой была гордостью и бедой поэта».
Такой осталась в памяти современников младшая дочь поэта.
Когда ей минуло шестнадцать лет, Наталия Пушкина вышла замуж. И как не противилась мать столь раннему браку, дочь всё же сумела настоять на своем. «Быстро перешла бесёнок Таша из детства в зрелый возраст, – делилась своими тревогами Наталия Николаевна с князем Петром
