их Зимою заглядывал?! Слыша крики о помощи, не рискнули по морозу пройтись и в чужую дверь постучаться?! Ненавижу вас! Ненавижу оседлышей! Твари поганые, нож марать о вас жалко!
– Мы не такие! В нашей общине зверств таких не случается! – задохнулась от слёз Вера. – У нас никто над ближним своим не глумится, каждый по законам Божьим живёт – один за другого держимся и помогаем! Мы не такие!
Влада побелела лицом, ярость подземной Волчицы разгорелась сильнее. Это было то самое бешенство, которого так опасался Серко. Брат чувствовал, что может не справится с Духом сестры. С новой порцией желчи она выплюнула в лицо крестианки:
– Четыре патрона мы той твари оставили – убийце вложили в руки оружие! Прямо сегодня она одну душу погубит, а когда её жуткие запасы иссякнут, начнёт решать, кто ей дороже – сынок или дочка? А знаешь, сына-то она больше любит! До последнего будет парня тянуть, а когда малец всё же сдохнет, оружие наведёт на себя! Сыто вы видать у себя в крестианской деревне живёте, раз о таких делах ни разу не слышали! «Пост ради благого дела» – говоришь!? Лучше бы мы той бабе одну пулю оставили, чтобы сразу себе в башку закатала и никого больше не мучала! Застрелилась бы, как твоя…
Серко ударил, не думая, не дал Владе договорить. Пощёчина и испуганный вздох прервали безумную речь. Влада свалилась на землю и крепко стиснула обрывки травы в белых пальцах. Из груди её вырвались громкие всхлипы. Несмотря на страх, Вера потянулась к Одинокой Волчице, будто жалея её, но Навь совсем не рыдала. Закинув остриженную голову так, что затрещало в хребте, Влада надсадно рассмеялась. Жутким был этот смех. Навь вложила в него и горе, и ярость, и тяжесть терзавшего душу проклятия.
– Бесноватая ведьма, она одержимая! – зачастил Михаил, помогая Вере подняться. Серко тоже схватил Владу под руки и привёл её в чувство. Смех тут же угас, Навь взглянула на брата, и злоба медленно отступила. Зверь не успел выжечь душу охотницы без остатка.
– Хорошо, что ты рядом, Серко. Всю игру я себе едва не испоганила, – с великой нежностью провела она по щеке брата рукой.
– Для тебя это игры? Ты ведь можешь с ума сойти, сгинуть от этого, стой!
Губы Влады дрогнули, на лице появилась измученная ухмылка:
– А я ведь верю, Серко… верю, что коли доведётся рискнуть, так у самой судьбы можно выиграть. Потому и играю.
*************
Старый скиталец достал коробок и ловко зажёг лампу с единственной спички. Топливо в керосинке немедленно вспыхнуло и весёлый огонёк обдал жаром.
«Вот ведь отрава», – старик опустил стекло на синее пламя. Комната убежища наполнилась тусклым светом, и теперь уставшие от бессонницы глаза скитальца лучше видели маленькую гостью. Девочка, Зим семи отроду, сидела на стуле возле выдвижной столешницы. Уже очень много Навьих детей побывало в этой затерянной среди подземных переходов коморке. Здесь было значительно чище чем в остальных помещениях бункера. На свободных от копоти стенах висели картинки, взятые из старых книг, да и сами книги теснились на многочисленных полках. В убежище нашлась хорошая библиотека, которая стала отрадой на склоне жизни скитальца. Правда, пришлось «посражаться» за библиотеку, чтобы спасти книги от сжигания в кострах. Объяснить Старшей Волчице ценность печатного слова оказалось не просто.
Слишком долго скиталец пытался изменить Навий род. Охотники научились говорить на оседлом наречии и теперь только изредка переходили на подземный язык. Некоторые даже умели читать. Каждый ребёнок вместе с Навьим укладом постигал мир на поверхности. Немного стихов, немного историй, немного добрых рассказов, и вот уже в глазах подземных детей загорался другой огонек – не вечная настороженность хищника, а искреннее любопытство и живой интерес к прошлому миру, который процветал до Обледенения. Но взрослым охотникам не нравились все эти «сказки». Родители, кто прожил больше двадцати пяти Зим, смотрели на скитальцев с презрением. Охотники часто жаловались Матери племени, но та не разрешила трогать людей. Конечно же из-за Олега…
Но в этот раз девочка пришла к учителю не добровольно. Весты старались не смотреть на ребёнка, когда вталкивали её в комнату к старику. Стоило нечастной переступить за порог, как женщины скорее ушли. Впрочем, скиталец и так догадался в чём дело.
Он хорошо знал Олесю, ведь считал её лучшей и последней из своих учениц. Целый год они проходили письменность и даже начали осваивать математику. Ей нравилось смотреть на картинки и слагать свои первые строчки – тихая, скромная, безобидная… как же она изменилась сейчас.
На стуле перед скитальцем сжался комочек великого горя. Волосы девочки растрепались из тёмной косы, а грубое платье совсем изорвалось. Олеся и сама могла справиться с этой бедой, ведь каждая веста училась шитью и прочему рукоделию, однако вся правая рука ребёнка была перемотана грязными лоскутами. Чуть ли не плача, Олеся тихо убаюкивала повреждённую ручку за локоть.
– Ну ничего, ничего… – постарался успокоить скиталец, осторожно приподнял ученицу и пересадил её к себе на колени. Как испуганный зверёк она вздрогнула, ведь теперь боялась даже учителя. Только увидев на столе знакомую книгу, Олеся слегка успокоилась.
– «Стихи», – еле слышно прочитала она крупное слово.
– Верно, стихи для детей, то есть для вас, – улыбнулся старик. Пока не пришла Девятитрава, нужно было хоть как-то отвлечь малышку от боли. – Сможешь прочитать хоть одно?
Олеся кивнула, и скиталец не спеша открыл книгу, где выбирал стихотворение. Посмотрев на хитрые «руны» из Тёплого Лета, девочка принялась с запинкой читать:
«Я узнал, что у меня есть огромная семья,
И тропинка, и лесок,
В поле
