Книга Повилика - Катерина Крутова

Виктории четырнадцать. Я знаю это четко, так же как ощущаю ее чувства и «слышу» мысли. Юная девушка сидит рядом с бабушкой нетерпеливо, как на иголках. Ей хочется сновать по аллеям сада, вбирая магию растений. Тихий шепот вечнозеленых листьев самшита рассказывает о минувших веках и хранит секрет долголетия. Капризные красавицы-розы таят в бутонах тайну вечной любви, а серебристые стебли и мелкие цветы лаванды обещают спокойствие гармонии. Но Виктория смиренно ждет, когда изящные пальцы с острым кроваво-красным маникюром стряхнут пепел на мелкий гравий дорожки, когда пронзительные глаза цвета вороненой стали оценят идеальность облика в маленьком карманном зеркале, и когда пожилая женщина, прерывавшая карьеру танцовщицы только на время мировых войн, наконец, обратит внимание на внучку.

— Полин, вы обещали показать мне самую старую аптеку Парижа… — голос юной Виктории непривычно тих и застенчив. С удивлением понимаю — моя будущая теща, несгибаемая мадам Либар, боится. И когда фокус престарелой кокетки перемещается с самой себя на замершую радом девушку, осознаю — страх более чем обоснован. Таким же высокомерным взглядом в будущем Виктория будет одаривать свою младшую дочь — как досадное недоразумение и помеху привольной жизни.

— Зачем тебе в аптеку, детка? Ты не выглядишь больной, — алые губы улыбаются собственной шутке.

— Хочу стать фармацевтом, — Виктория запинается, потупляет взор, но набирается смелости продолжить, — я вижу, чувствую свойства растений. Понимаю, что и как надо приготовить и смешать, чтобы вылечить кашель, снять головную боль или прогнать бессонницу. Я смогла бы многим помочь…

— Помочь?! Какая нелепица. Мать забила тебе голову дурацкими идеями. Слишком много мыслей в женской голове приводит к ранним морщинам и плохо сказывается на цвете лица. Наша задача выжить и сохранить непрерывность рода. Подойди! — звучит в приказном тоне, и девушка повинуется.

— Дай мне руку, — командует женщина, со скоростью нападающей кошки хватает протянутую ладонь и вонзает в нее острые ногти. Виктория вскрикивает, дергается от боли и неожиданности, но ловкая старуха тут же оцарапывает себя и прижимает руки друг к другу кровоточащими порезами. Ощущение, будто зубастые присоски прилипают, вгрызаются в плоть и рвутся к сердцу сквозь мышцы и сухожилия. Но боль меньшее из зол — чуждые мысли и убеждения просачиваются в разум.

Сознание девушки путается. Темные глаза бабки глядят пристально, не мигая. Прожитая жизнь, опыт чужих побед и ошибок течет по венам. Заветы и сок первой Повилики, разбавленные десятками поколений, упорядочивают мысли, подчиняют чувства, даруют силу, пробуждают древнюю жажду. Детские мечты рассыпаются в прах. Место их занимает общая родовая цель. Робеющая девушка, желающая стать фармацевтом тускнеет, отступает в тень и прячется в грезах несбывшегося. На авансцену выходит молодая Повилика. Завершают преображение поцелуи: в лоб — и в мыслях о будущем главенствует господин, в щеки — и сердце сильнее разгоняет по телу сок новой жизни, настоянный на старом сусле, и последний, затяжной, в губы. Дыхание замирает, а мир тускнеет — внутри щелкает давно заведенный часовой механизм и подобно взрыву бомбы лопается, раскрываясь, посеянное при рождении семя. Спадает пустая внешняя оболочка, прорывается и растет сама суть. Викторию бросает то в жар, то в холод. Перерождение и принятие новой себя дается мучительной болью. Но хватка бабки крепка, а старые губы не позволяют юным даже тихого всхлипа. Вскоре пытка заканчивается — только зудит спина от загривка до копчика. Плеть дикой ежевики отметила одну из Повилик.

— Ну что, теперь в аптеку за пластырем? — Полин ехидно усмехается и выпускает внучку из объятий.

— Аптека подождет. Где в Париже собираются молодые парни?

И они уходят под руку по аллее — старость, повторенная в молодой поросли, и свежий росток, принявший правила древней игры.

Салон авиалайнера обрушивается на меня внезапно вместе с улыбчивым лицом стюардессы, предлагающей освежиться минеральной водой. Растерянно киваю и смотрю на Викторию — теща как ни в чем не бывало продолжает прокалывать пальцы и расписывать блокнот кровавым коньяком.

— Вам не хотелось отказаться?

— А у меня был выбор? — без горечи и сожалений вопросом на вопрос отвечает мадам Либар. — Спроси жену, зная все последствия инициации, она бы оставила как есть? Или стала полноправной Повиликой? Хуже нет — быть отверженной. С годами понимаешь это, как не дано в молодости. Инициация передает мудрость возраста в юное сильное тело — преимущество, которого лишены обычные люди.

— Мудрость ли? Больше похоже на программный код, — все еще чувствую себя в шкуре юной Виктории, кривлюсь от болезненных ощущений и мучительно хочу почесать спину.

— Но вы же стали гомеопатом. Выходит, сохранили мечту? — впервые за годы знакомства мне удается разглядеть в теще толику человечности. Вдова в ответ едва заметно поводит плечами.

— Нет, Влад. Не думай, что узнал меня, подглядев глупые грезы. И уж точно не вздумай жалеть. Единственный, кто здесь достоин жалости — это идиот, пьющий минералку, когда можно взять коньяк десятилетней выдержки.

*

В маленький городок в долине мы приезжаем ближе к обеду. Ранний вылет и дорога по горному серпантину утомили моих спутниц, и они мерно сопят на заднем сиденье такси. Полина устроилась на плече у матери, а теща трогательно держит внучку за руку. Сейчас Повилики похожи на обычную семью, со стороны и не скажешь, какие тайны хранят эти трое. Сколько еще таких разбросано по свету? На этот вопрос Лика обычно пожимает плечами, Виктория отрицательно качает головой, а Полина отрезает с категоричностью юности: «Я других не чувствую». В викторианском дневнике тоже не находится ответа — в непрерывной нити поколений неизменна троица — ребенок, жена, вдова. Редкие исключения вроде погибшей Полин точно самой судьбой стираются из заметок памяти. Удивительно, что их род насчитывает около пятисот лет. Более-менее точную дату удалось узнать благодаря все тем же записям мадам «Барвинок».

«Озеро Почувадло. 106 год от первого ростка, виноток, молодая луна», — значится в самом раннем писании, что мне удалось найти. Принятое между Повиликами летоисчисление бросается в глаза с ветхого полусгнившего манускрипта, поступившего в нашу библиотеку вместе с несколькими ящиками других рукописей из старого монастыря. Октябрь тысяча шестьсот семьдесят первого, если верить записям выдался теплым и богатым на грибы. Каких только бесполезных нелепостей не записывают Повилики в свои гримуары! Так, по мнению жившей в середине семнадцатого века, один из жизненно необходимых навыков — умение отличать поганые грибы от съедобных. К счастью, удача иногда улыбается ищущим и среди кучи мусора, молитвенников и церковно-приходских книг обнаруживается обрывок, написанный тем же почерком, но куда более интересный по содержанию: «Сказывала мне моя бабка, а ей ее бабка, а от