Книга Повилика - Катерина Крутова

длинными усиками за неровности и выступы укреплений и стремились на самый верх, там, где каменная кладка принимала на себя удары ветров и потоки дождей, где нещадно раскаляло ее палящее солнце, и промораживал до звонкого льда суровый мороз. Дикий виноград — цепкий и свободолюбивый — облюбовал тонкую трещину меж крупных камней у самых зубцов крепостной стены. Ухватился упрямыми лихо закрученными усами и запустил живучие корни прямо в крошево слабой, разрушающейся от погоды кладки.

Треск и шуршание осыпающегося гравия заставили барона с товарищем одновременно задрать головы и посмотреть наверх. В тот же миг огромная глыба, оторвавшись от крепостного зубца, с грохотом размозжила череп собеседнику Замена. Рухнул на землю последний из близких товарищей Ярека, и каменная мостовая двора окрасилась алой горячей кровью, пар от которой туманом рассеивался в прохладном воздухе.

— Ему всегда нравилась киноварь, — с торжествующей улыбкой прошептала баронесса. Никто не услышал ее слов — воплями отчаянья и боли сотрясал замок подкошенным колосом упавший к телу товарища безутешный Ярек. Вне себя от отчаянья рвал на груди мешающий дышать камзол, молотил кулаками по окровавленным камням и выл белугой. Потрясенные произошедшим в суматохе слуги не заметили, как в поисках одобрения, точно ручной зверек, дикий виноград листьями терся о направившую его ладонь. И только старая Шимона, которую прожитые годы научили смотреть и мыслить в правильном направлении, видела мрак, победивший все прочие цвета в глазах Повилики.

*

До Будапешта мы летим бизнес-классом. Виктория настояла на максимальном комфорте, а из нас троих никто не рискнул спорить с капризной старухой, активно тратящей унаследованное состояние. Пока стюардесса принимает у Лики и Полины заказ на закуски и напитки, я чересчур внимательно изучаю туристический проспект. Пристальный взгляд старшей Повилики буквально сверлит мой висок, заставляя прикрываться как щитом глянцевой бумагой.

— Какой дивный город Будапешт, — обращаюсь к своей семье. — Дракулу казнили, ведьм в Дунае топили, шабаши с жертвоприношениями на городском холме проводили. А нам точно в Словакию? Венгрия больше в вашем стиле.

— Повилики не тонут, — замечает Виктория и я фыркаю, с трудом гася грубую шутку.

Лика улыбается в ответ, а дочь, для которой началось захватывающее приключение, перегибается через проход и втолковывает мне точно нерадивому школяру:

— Вообще-то пятьсот лет назад это была Венгрия. — Полина за несколько дней стала экспертом в истории и геополитике средневековой Европы, спор с которым грозит надуванием щек и обиженным шмыганьем. Если мы не ошиблись с расшифровкой намеков дневника и трактовкой повиликовых видений и предчувствий, то путь лежит в маленький городок в горах, докуда из будапештского аэропорта около двух часов езды.

— А картина с выставки висела в церкви… — Полина с неуловимой глазом скоростью скользит пальцем по экрану смартфона — листает заметки. Дневник «мадам Барвинок» (так между собой мы окрестили викторианскую Повилику) решено было оставить в домашнем сейфе, чтобы случайно не повредить хрупкие страницы. Я аккуратно сфотографировал все содержимое и залил в наши с дочерью телефоны. Лика к историям прошлого осталась на удивление равнодушной, сосредоточившись на событиях настоящего. Зато она с интересом выслушивает бесконечные догадки Полины и запоминает детали.

— Банска-Штьявница, — тяжело произносимое, непривычное уху название жена выдает быстрее, чем дочь находит в своих записях.

— В шестнадцатом веке назывался Шельмец-Банья и немногим уступал Вене богатством и размахом. Самый близкий город к озеру Эхо, расположен в горах, есть старинная церковь с картинами загадочного мастера, — в сотый раз проговариваю вслух доводы логики.

— Надеюсь, мы не ошиблись…

— Не ошиблись, — уверенно вторит мне Лика и переключает внимание на ёжащуюся в кресле Викторию. Стюардесса замечает озабоченный взгляд и, почему-то обращаясь ко мне, услужливо интересуется:

— Принести вашей матушке плед?

— Теще, — ледяным тоном поправляет Виктория и добавляет с такой высокомерной холодностью, что нервный озноб прошибает даже привычную к капризам пассажиров бортпроводницу:

— Тройная порция коньяка согревает лучше объятий молодого любовника, — и обжигает нас с Ликой едким обиженным взглядом.

Через мгновение в округлом бокале перед мадам Либар переливается янтарем ароматный алкоголь. Но пить Виктория не спешит — достает из ридикюля "молескин" в кожаном переплете, лиловом точно спелая ежевика, выкладывает на откидной столик роскошный винтажный «паркер» с золотым пером, извлекает из косметички набор одноразовых ланцетов, саркастично ухмыляется внутренним мыслям и прокалывает указательный палец на левой руке. На сухой морщинистой подушечке проступает темная капля крови. Женщина смотрит на нее задумчиво, словно в последний раз взвешивая все «за» и «против», а затем опускает кровоточащий палец в бокал. Коньяк мгновенно темнеет и становится гуще. Я, как завороженный, наблюдаю за этой картиной. А Виктория демонстративно вальяжно наполняет перьевую ручку алкогольно-кровавыми чернилами, открывает блокнот и выводит крупными каллиграфическими буквами: «Самое важное для Повилики — правильный выбор Господина».

Фраза буквально сочится очередным намеком на мою никчемность, но происходящее настолько поражает, что я проглатываю давнюю неприязнь:

— Писание? — и получаю кивок, сопровождаемый ироничной ухмылкой.

— Коньяк и кровь?

— Много чести тратить только свои соки, хотя раньше именно так и писали, — Виктория прокалывает следующий палец и рисует колесо лунных циклов — от новолуния до тонкого серпа старой луны.

— Например, моя бабка при всех своих передовых взглядах создавала гримуар по старинке.

— А как же вино? — вспоминаю химический анализ вырванной страницы.

— Она была виноградной лозой, — милостиво поясняет теща. — Захочешь опять расчехлить набор юного химика— в этом Писании кроме крови и коньяка обнаружишь ежевичный сок.

— А рисунок на обложке? — пользуюсь внезапной благосклонностью старой грымзы.

— Завершающий этап инициации. Повилике, принявшей свою сущность, достаточно взять законченное Писание в руки.

— Так просто?

— Окропить кровью, поцеловать, плюнуть, можно даже подтереться — кому, что приятнее.

Мое отвращение Викторию забавляет и побуждает к дальнейшим откровениям.

— Обычно между инициацией и обретением гримуара проходит несколько лет. Но Полине повезло, — последнее слово женщина выплевывает с горечью лишенной яда кобры.

— Как проходит инициация? — знания Лики по этому вопросу расплывчаты и туманны. В старинном дневнике процесс упоминается вскользь, как нечто само собой разумеющееся, а мне категорически не хочется подвергать дочь сомнительной и, возможно, опасной процедуре.

Теща изучает меня несколько секунд, при этом посасывая уколотый палец — точь-в-точь как Лика в минуты волнения.

— Полина, покажи! — командует внезапно и демонстративно утрачивает к нам интерес, склоняясь над новыми записями в блокноте.

Дочь удивлена не меньше отца, но покорно касается кончиками пальцев моего запястья и прикрывает глаза. Воспоминания Виктории накрывают сразу и с головой.

Париж. Сады Тюильри. Скамья у октагона. Пожилая женщина с осанкой профессиональной танцовщицы курит заправленную в длинный мундштук сигарету. Тонкое запястье точно браслет оплетает татуировка в виде виноградной лозы.