или иной камень, чтобы мхи чувствовали себя хорошо? Владельца расстраивало то, что мхи, похоже, увядали, будучи помещенными на новое место. Извлечение каждого куска скалы обходилось очень дорого, и он не желал тратить денег зря. Меня воспринимали как нового члена команды, нанятого специально для этой работы. Я переводила взгляд с одного лица на другое, надеясь найти признаки несогласия, но видела лишь решимость выполнить данное им поручение. Я словно впала в оцепенение: меня заманили в ловушку, сделали орудием в руках Владельца. Никогда не думала, что мой совет может послужить таким целям, что я невольно стану консультантом в деле уничтожения.
Рабочие чрезвычайно заботливо обращались с ворованным мхом и, видимо, были искренне заинтересованы в том, чтобы он чувствовал себя хорошо. Перед тем как переместить кусок скалы, его смачивали и тщательно завертывали в мешковину. Они делали всё, как я сказала, чтобы у мха были шансы выжить. Разлученный со своим домом мох, видимо, заболевает, из ярко-зеленого становится желтым. Владелец не желал бросать деньги на ветер и перевозить камни, если мох обречен на гибель. Для этого устроили сортировочный пункт: пытались выходить тех, кто потенциально жизнеспособен, отсеять тех, кто всё равно умрет. Пункт оборудовали под большим белым навесом, на лугу, перед дорогой к усадебному дому. Это крайне напоминало полевой госпиталь. По сторонам имелись теневые экраны, чтобы поддерживать под навесом необходимую влажность. Сопла системы орошения извергали воду. Здесь не скупились ни на какие расходы. На палетах лежали оторванные взрывом глыбы, на которых сиротливо приютился мох.
Мне предстояло определить диагноз и дать предписания. Какие мхи можно спокойно отвезти к дому, а какие бросить? Я думала о врачах, которым велели встречать на берегу корабли с невольниками. Они проверяли человеческий груз, отбирали на продажу самых здоровых, тех, кто с наибольшей вероятностью выжил бы в новой для них среде. Что есть меньшее из двух зол? Чтобы тебя продали в рабство или бросили умирать? Я бродила среди страдающих глыб, чувствуя себя такой же разлученной с домом и бессильной, как они. Мне хотелось закричать: «Остановитесь», но было слишком поздно. Я стала соучастницей этого. Уже не помню, что я сказала. Надеюсь, что-то вроде «Спасите всех».
Я хотела увидеть Владельца, встретиться с ним лицом к лицу, сказать всё, что я думаю о его предательстве, но он оставался невидимым. Кто готов уничтожить дикую скалу с пышной порослью мха, чтобы его сад выглядел старинным? Кто купил время, кто купил меня? Он — Владелец. Какой властью обладает этот безликий человек, раз никто не назвал его имени?
Я попыталась понять, что это такое — владеть вещью, особенно живым существом, обитающим в дикой природе. Иметь исключительные права на его судьбу? Распоряжаться им по своему желанию? Не давать другим пользоваться им? Похоже, собственнический инстинкт присущ только человеку, он скрепляет общественный договор, удовлетворяющих жажду бесцельного обладания и контроля.
Уничтожить дикое животное или растение из тщеславия — мощный акт утверждения своей власти. Его не приобщить к коллекции, оно всё равно останется диким. Будучи оторванным от корней, такое существо утрачивает свою природу. Когда существом завладевают, оно становится объектом и перестает быть собой.
Расколоть утес, чтобы похитить мох, — преступление, но не против закона, ведь человек «владеет» этим утесом. Легко назвать это похищение актом вандализма. И всё же этот человек нанимает группу специалистов, чтобы те бережно обернули покрытые мхом камни. Владелец любит мох. И любит пользоваться властью. У меня нет сомнений, что он искренне пытался защитить мох от повреждений, поскольку тот вписывался в его концепцию ландшафтного дизайна. Но, по-моему, нельзя любить что-то или кого-то и одновременно владеть им. Владеть — значит ограничивать изначальную независимость существа, обогащать того, кто обладает, и умалять того, кем обладают. Если бы он и вправду любил мох больше, чем стремился контролировать его, он оставил бы всё как есть и приходил каждый день, чтобы любоваться им. Барбара Кингсолвер пишет: «Самая бескорыстная любовь — правильно поступать с тем, чем мы дорожим, защищать его, но не удушать в своих властных объятиях».
Интересно, что видит Владелец, глядя на свой сад? Может, для него здесь и вовсе нет живых существ — только произведения искусства, безжизненные, как молчаливый барабан в зале с его коллекцией. Думаю, истинная сущность мха остается скрытой для него, и всё же он хочет прежде всего подлинности. Он готов платить большие суммы, чтобы у его дверей росли сообщества мхов, подлинные, такие же, как в дикой природе, приятные глазу гостя. Но как только мхом начинают обладать, его подлинность улетучивается. Мхи не выбирали его в приятели, они стали его рабами.
Меня отвезли на подсобную площадку, обращаясь со мной холодно, как с членом команды, не желающим играть вместе со всеми. Я устало добрела до своей машины и увидела, как Мэтт садится в свой пикап. Он вел себя довольно дружелюбно и сказал, что его перебросили на другой проект. Теперь он не отвечает за мох. При этих словах на его лице отобразилась твердая решимость: «Больше никогда не буду этим заниматься». Но, зная о моем интересе к ним, он захотел показать мне кое-что. Мы забрались в его потрепанный пикап, он выключил рацию, в которой непрерывно звучали какие-то требования. Разговор шел о его новорожденной дочери, об азалиях, но террасного сада мы не касались. Он повез меня через лес, на дальний конец поместья, по дороге, которую использовала служба безопасности. Вдоль границы тянулось электрическое заграждение из четырех проводов, с выступами наружу — чтобы отгонять оленей и других нарушителей. Почва под оградой была обработана гербицидом «Раундап», выжегшим всю растительность. На полосе шириной в десять футов не осталось ни папоротников, ни полевых цветов, ни кустарников, ни деревьев. Погибло всё, кроме мха. Устойчивый к химикатам, он захватил пространство, множество колоний мха — потрясающее одеяло с тысячами оттенков зеленого цвета. Это и был настоящий сад мхов, устроенный Владельцем, в миле от его дома, росший под электроизгородью, орошаемый гербицидным дождем.
Лес благодарен мху
С вершины пика Мэрис, где слышен только шум ветра, можно наблюдать за разворачивающейся борьбой. Местность, что тянется до океана, сверкающего в семидесяти милях отсюда, разбита на участки. Здесь кое-как соседствуют пятна красной земли, гладкие сине-зеленые склоны, яркие желто-зеленые многоугольники и бесформенные темно-зеленые ленты. Береговой хребет Орегона напоминает лоскутное одеяло — лес рядом с вырубками; второе и третье поколения дугласовой пихты возвращаются сюда, чтобы свершить месть. В мозаике ландшафта есть и малочисленные
