фоном» и фамилией[244].
Коль скоро топонимы «Черноморск» и «Старгород» обозначают один город, значит, первый топоним «цитирует» еврейского классика Шолом-Алейхема, а второй топоним — русского классика Н.С. Лескова, и игра в «Старгород» и «Черноморск» воспроизводит игру в Менахема-Мендла и Достоевского. Соответственно, если романовские реминисценции подчеркивают, что Старгород/ Одесса — обычный провинциальный город, то пильняковские напоминают: Черноморск/Одесса — город уникальный. И если Старгород противопоставлен Москве как стагнация — прогрессу, то Черноморск как родина и покой — чужбине и суете.
Поэтика сюжета, или Судьба великого комбинатора I
Сюжеты романов Ильфа и Петрова одновременно изящны и глубоки, занимательны и удобны для презентации энциклопедии советской повседневности.
Согласно Ю.К. Щеглову, на глубинном уровне сюжет «Двенадцати стульев» — похождения демона, «оставившего среди людей свое имущество, часто разрозненное, расчлененное, как стулья в ДС, и разыскивающего его (ср. историю красной свитки в “Сорочинской ярмарке” Гоголя)»[245]. На уровне литературной традиции это — повествование о «драгоценности, спрятанной в какой-нибудь предмет, обычно — в один из серии одинаковых предметов»[246]. На уровне советской актуальности это — история дореволюционных сокровищ, собранных в отмененном прошлом и разыскиваемых в социалистическом настоящем.
В финальной главе «Двенадцати стульев» странствующие и путешествующие компаньоны возвращаются в пространственно-смысловой центр романа — в Москву и находят последний, двенадцатый стул. Сюжету надлежит быть развязанным.
Подземная Москва
По справедливому замечанию Ю.К. Щеглова, история о погоне за «дооктябрьскими» сокровищами «“носилась в воздухе” и ждала своего мастера; не возьмись за нее Ильф и Петров, она, несомненно, была бы разработана другими, с неизмеримо меньшими шансами на бессмертие»[247].
Писатель Глеб Васильевич Алексеев (1892–1938) — после нескольких лет эмиграции — в 1923 году вернулся в Советскую Россию и в 1925 году опубликовал роман «Подземная Москва» (в издательстве «Земля и Фабрика», благоволившем идеологически корректной приключенческой прозе).
Сюжет романа, который развертывается в колоритно изображенной нэпмановской Москве, реализует вполне трафаретную авантюрную схему — погоня за сокровищами. Только в роли чаямого сокровища выступают не золото, бриллианты и т. п., а библиотека Ивана Грозного.
Хорватский миллиардер Фредерико Главич, компенсируя мужское бессилие и желая сохранить имя в потомстве иным способом — великим деянием, спонсирует поиски таинственной библиотеки русских царей. Он договаривается с советским правительством о концессии, занимающейся строительством метро. Под этим солидным прикрытием в Москву прибывает бывший эмигрант в сопровождении немцев-исполнителей, готовых и к работе, и к физическому устранению конкурентов. Концессионеры ведут подземные работы, якобы прокладывая в центре города линии метро, а на самом деле пробираясь по древним ходам в подземный Кремль, где и должна храниться библиотека. Концессия — официальное разрешение на заранее оговоренных условиях какой-либо предпринимательской деятельности, обычно предполагающей использование государственной или муниципальной собственности (строительство и эксплуатация заводов, железных дорог, рудников и т. п.), а равным образом само предприятие, организованное после такого разрешения. Выгодными концессиями советское правительство привлекало иностранный капитал, что широко обсуждалось в периодике эпохи нэпа.
Однако о замысле Главича узнает юный «товарищ Боб», проживающий в Италии русский итальянец родом из Казани. Он также приезжает в Москву и организует параллельную экспедицию, которая должна опередить преступных концессионеров: кроме «товарища Боба», экспедицию составляют старый опытный археолог Павел Петрович Мамочкин и трое сознательных рабочих завода «Динамо».
По ходу действия персонажи рассказывают друг другу, а значит, и читателям историю вопроса. Слово берет всезнающий Мамочкин: «Человечество никогда не могло забыть о “неведомом сокровище”, как назвал библиотеку царя Ивана наш историк Забелин. Ее видели многие. В шестнадцатом веке — Максим Грек и Ветерман, ученый патер из Дерпта, которого Грозный пригласил “прочитать ученые книги”. Ветерман спускался в подземелье, составил даже “связку”, то есть каталог книг, но, испугавшись, что Грозный замурует его, как живого свидетеля его несметных богатств в подземном Кремле, уехал из России. В семнадцатом веке о библиотеке Грозного вспоминали в письмах Аркудий, Сапега, Паисий Лигарид. <…> Но только в девятнадцатом веке, словно вняв легендам, живущим до сих пор в русском народе, о богатствах грозного царя, — апологетами библиотеки впервые выступают ученые: Дабелов, Клоссиус, Тремер, приезжавший в Россию в 1891 году для самостоятельных раскопок, Соболевский, Щербатов и Стеллецкий. Щербатов, бывший помощник директора Исторического музея, спускался в подземелье и даже шел его ходами. Он жив и поныне…»[248].
Все упомянутые Мамочкиным имена нетрудно комментировать: это либо те, кто видел или искал библиотеку Грозного в XVI–XVII веках, либо те ученые, которые занимались проблемой исчезнувшего книгохранилища. Ключевая фамилия здесь — Стеллецкий.
Игнатий Яковлевич Стеллецкий (1878–1949), выпускник Киевской духовной академии и кандидат богословия, страстно увлекался археологией и спелеологией. Особенно его интересовала «подземная Москва»: это словосочетание, кстати, не художественная находка Алексеева, а рабочий термин. В 1912 году Стеллецкий прочитал доклад «План подземной Москвы», где доказывал, что создатели Московского Кремля — итальянские зодчие Фиорованти, Солари, Алевиз — нашли неолитические пещеры в кремлевском холме и переустроили их в систему подземных ходов, связавших самые разные постройки Москвы. В 1923 году Стеллецкий, как и Алексеев, после треволнений гражданской смуты снова оказался в Москве. Теперь он страстно агитировал не просто за изучение «подземной Москвы», но за поиск библиотеки Ивана Грозного, которая, на его взгляд, сокрыта в этих подземных лабиринтах: «…я вернулся наконец накануне рокового 1924 года, унесшего великого Ленина. Впечатление от новой Москвы получилось смутное: старая Москва таяла на глазах, превращаясь с каждым днем в Москву “уходящую”; контуры же новой навсегда были отчетливо ясны. Чувствовал себя без корней, на зыбкой почве, в затруднении — с кого и с чего начать, чтобы оживить, продолжить “старую погудку на новый лад”. Одно было ясно: начинать надо с азов…»[249].
Мамочкин продолжает лекцию: «Вы помните, когда цари праздновали трехсотлетие, один из современных знатоков подземной Москвы профессор Стеллецкий подавал докладную записку о необходимости широчайших исследований… Ему не только не дали денег, но старались всячески затормозить работу… Я не знаю, что предпринимает сейчас профессор Стеллецкий, но я решился тогда же искать за свой риск и страх. В Собакиной башне, против Исторического музея, я нашел наконец… <…> Я нашел наконец щель, перегороженную белокаменным арсенальным столбом. Я думаю, что это и есть ход дьяка Макарьева. Он назван его именем потому, что дьяк царевны Софьи, Макарьев, был первый человек, спустившийся в подземную Москву. Наткнувшись на столб, Макарьев прекратил дальнейшие поиски. Но, умирая, он открыл тайну дьяку Конону Осипову. Конон Осипов тоже умер ровно двести лет назад, 24 декабря 1724 года»[250].
Персонаж романа явно лукавит: не было никакой тайны в том, что «предпринимает сейчас профессор Стеллецкий», а дьяки Макарьев и Осипов — его любимые исторические фигуры.
