Неудержимо тянуло расхохотаться, и удержатьсмешинку, попавшую в рот, можно было единственным образом: вздохнуть как можноглубже, словно бы в порыве неудержимой, всепоглощающей страсти.
Она и вздохнула – да так, что груди, накоторых бесстыдно краснели отпечатки жадных мужских пальцев, вовсе выскочили изполурасстегнутого лифа. Но это было так себе, невинные пустячки! Сегоглубочайшего вздоха не смогли сдержать тесемки. Они лопнули, да еще с треском,который хоть и был весьма слаб, но заставил Фрица вздрогнуть и даже отпрянуть.
Что было весьма кстати, ибо теперь юбкам ничтоне мешало сползать по нагому, даже рубашечкою не прикрытому женскому телу.
Фриц нервно сглотнул, когда открылсякругленький пупок гладкого, будто шелк, бледно-смуглого живота, потом изящный,подобный амфоре, изгиб Huften… ах, извините, – бедер, на которых юбкизадержались, словно бы в нерешительности… ровно настолько, чтобы зритель издалнетерпеливый прерывистый вздох, – и тогда юбки обрушились к стройнымножкам, прикрыв их от колен до земли, так что чудилось, будто обладательницаэтих ножек стоит в невеликом стожке свежескошенной зеленой травушки, подставляясолнечному нескромному взору все, что обычно бывает сокрыто.
С глухим стоном Фриц рванул застежку на поясе;кюлоты упали до колен, и ничем более не сдерживаемое естество мощно нацелилосьна жертву его вожделения, которая глядела на сей предмет широко распахнутымиглазами, не зная, чему более изумляться: успеху своих маневров или тому, чтоиноземцы не носят исподнего. Впрочем, одно она знала точно: перед мощью такоготарана («Дура Катюшка! Неужто у Людвичка еще больше? Быть того не может!») недолжна, просто не имеет права устоять ни одна оборона, а потому лучше самойотворить ворота крепости и сдаться на милость победителя.
Алена слегка попятилась – как бы в испуге.Сзади стояла та самая французская шелковая лавочка, канапе. Сюда-то иплюхнулась полуобнаженная лицедейка, причем зеленые шелковые волны так иостались на полу, открыв те самые черные кружевные чулочки, которые не такдавно пробили первую брешь в броне Фрицевой печали.
Более разоблачаться не потребовалось, да ивремени на это не было отпущено. И чулочки, и покосившийся, полурасстегнутый корсаж– все это так и осталось на побежденной, когда победитель в два шага, путаясь вспущенных штанах, достиг завоеванной территории и вонзил свой меч в разверстуюрану, вложил кинжал в ножны, пустил жеребца в стойло, а голавля – в озерцо,напоил конька в колодезе, забил заряд в пушку, свайку – в кольцо, а кляп – вбочку, посадил преступника в темницу, помешал пестом в ступке, запустил козла вогород, а медведя – на мед… ну, что там еще выдумано живейшими народнымиприсловьями для обозначения первого мгновения любострастного действа, коему внемецком языке соответствует куцее словечко ficken?..
Цепляясь за скользкий шелк, обтягивающийканапе, и тяжко выдыхая сквозь стиснутые зубы, Алена думала: «Да скорее, скорееже ты, чучело заморское!» И ее нимало не волновало в тот миг, что никаких морейи океанов не пролегает меж Россией и Саксонией, а стало быть, если даже Фриц ичучело, то вполне сухопутное.
Наконец Фриц затрясся, будто в припадкепадучей, тоненько взвыл:
– Oh, mein Gott!.. – И, продолжаяславить своего лютеранского бога, который, ей-же-ей, был здесь ну никак незамешан, извергся в бурных судорогах, до того обессиливших его своеювнезапностью и опустошительностью, что он сполз на пол, да так и замер, стоя наколенях и уронив голову на голый живот своей дамы.
И точнехонько в это мгновение за спиной Фрицаоткрылась дверь.
* * *
Точнехонько в это мгновение за спиною Фрицаоткрылась дверь, и чудилось, не только стены сотряслись, но само канапе вновьзадрожало от истошного вопля:
– Изменщик! Шуфт гороховый!
Фриц вскочил, как зазевавшийся новобранец покоманде капрала, и сделал «налево кру-гом!». От резкого движения его несколькоповело в сторону, и глазам его пассии, так и валявшейся на изнемогающем канапе,предстала не кто иная, как Катюшка.
Она была в новехоньком полосатом ярко-розовомроброне при серебристо-белом нижнем платье, и Алена хихикнула: Катюшка дочрезвычайности напоминала сегодня не «leveres d'amour», а редиску, лопнувшую отспелости. Роль хвоста исполнял самый затейливый фонтаж-коммод вперемешку с«блондовыми» кудельками.
Впрочем, скорее всего, лопнула сия редиска неот спелости, а от лютой злости. Алый напомаженный ротик беззвучно открывался изакрывался, словно у его хозяйки от ярости в зобу дыханье сперло, голубыеглазки метали такие молнии, что, чудилось, в состоянии были испепелить любогомало-мальски совестливого человека. Под действием этих молний Фриц принялсяпроделывать какие-то сконфуженные телодвижения, Алена же продолжала лежатьбесстыжей растопыркою, пытаясь понять, играет Катюшка, как было условлено, илии впрямь разозлилась не в шутку. Больно хорошо играла!
– Вот что бес-то с людьми живымиделает!.. – как бы в изумлении пробормотала Катюшка, созерцая Аленинунаготу, и левый глаз ее одобрительно подмигнул, а потом, спохватившись, онавновь возопила, воздевая руки к небесам: – Люди добрые! Да вы только поглядите,нет, вы поглядите только! Со мною ложа разделять не желал, а взял мою девку иживет с нею блудно!
– Катюшхен… – робко проблеял немчик,с ужасом поглядывая на дверь, словно ожидая явления этих самых «добрых людей»во главе с Митрием, а разгневанная Катюшка вновь завопила, словно желая, чтобыее анафему слышно было на всех стогнах:
– Катюшхен?! Хрен тебе, а не Катюшхен, чучелозаморское! (Судя по всему, и она была не сильна в землеописательной науке,впоследствии называемой географией.) Да чтоб вам гореть в адовой смоле,грешникам!
– Грех – пока ноги вверх, – ленивосообщила Алена, призывая на помощь всю свою наглость. – А опустиша –господь и простиша. – И она осуществила сказанное.
– Молчи… ты, оторва! – вызвериласьКатюшхен. – Я тебя голую-босую на улице подобрала, приютила, обогрела, аты… ты! Змею подколодную я на своей груди вскормила. Змеищу!
Она с такой печалью заглянула в свое обширноедекольте, что от жалости к самой себе у нее выступили слезы и покатились побуйно нарумяненным щечкам, а одна даже капнула на грудь, прямехонько угодив на«пластырь красоты».
Лицо Фрица перекосилось от жалости: редкиймужчина спокойно глядит на женские слезы!
«Ах, зря ты все это, Катюшка, затеяла, вот уж,право, зря! – угрюмо подумала Алена. – Ну, хватит валяться внепристойной позе – пора переходить в наступление!» И она спросила со всеммыслимым ехидством:
