– Что это вас, барыня, разобрало?Сотрется у герра Фрица это самое, что ли? Сколь мне ведомо, вы уж давненько егов покое оставили. Этак ведь и заржаветь мужик может.
Она даже не увидела, а почувствовала, каквстрепенулся Фриц, вмиг почуяв себя не грешником и разбивателем нежного женскогосердца, а обиженным и оскорбленным.
«А ведь и правда! – пораскинул он своимтрезвым немецким умом. – Я ведь содеял сие с этой pfedlich Madel[86] не просто из нравственной распущенности, а поскольку весьмаизрядное время не получал от моей метрессы законного удовлетворенияестественных потребностей, на кое я вполне вправе рассчитывать согласно моемуобщественному положению и тому достаточно щедрому содержанию, кое мною былоопределено сей недостойной!»
«Да, – подумала в это время Катюшка,которая читала по лицу Фрица лучше, чем по книге, – умеют мужики одеяло насебя тащить – что русские, что немцы, что чухонцы. Тут первое дело – ощутитьсебя неправедно обиженным!»
Они с Аленой обменялись мгновеннымиодобрительными взглядами, и Катюшка опять ударилась в крик, поливая сожителя ираспутную подругу такими помоями, что Фриц только отдувался да отирал рукавомсорочки взопревшее лицо. А Алена, изумленная изобильностью Катюшкиныхругательств, едва успевала отругиваться, уповая, что небеса не примут этихпроклятий всерьез:
– Типун тебе на язык! На твою голову! Насухой лес будь помянуто!
Наконец поток Катюшкиного красноречия иссяк.Она начала повторяться, и у Фрица на лице появилось видимое выражение скуки.
– Довольно, meine Liеber! –проговорил он резко и продолжил на диво чисто по-русски – верно, от злости: –Довольно, право! Я более не намерен терпеть! Возможно, я и виновен, но ты недаешь мне даже возможности оправдаться! В конце концов, мы не супруги, и я недавал перед господом тебе поручительства в вечной своей верности. В своюочередь могу сказать, что твое поведение с герром Штаубе меня тоже изрядновозмутило! Я ведь видел, как не далее вчерашнего бала сей герр, который тактолст, что из него можно выкроить троих таких, как я, уронил тебе в декольтемаринованную Kirsche, а затем бессовестно выуживал ее оттуда пальцами, причемты не отвесила ему пощечину, а только пожималась, поеживалась да хихикала.
– Ну так щекотно же, – простодушноулыбнулась Катюшка. – Небось захихикаешь, когда оне за голые титькихолодными перстами…
Алена, тем часом уже поднявшаяся с ложа ипочти прикрывшая наготу, даже присвистнула с досады, видя, как бездарно сдаетКатюшка свои с бою взятые позиции. Это уже было начало отступления, отката, иежели у Фрица хватит ума добавить еще пару-тройку мелких Катюшкиных грешков(точнее, пару-тройку десятков!), все, что с таким трудом, хитроумством истаранием было нынче достигнуто, рассыплется в прах!
Похоже, Катюшка тоже ощутила, что дело как-тонеладно оборачивается. Вот-вот из обвиняющей сделается преступницей! И онаснова заголосила:
– Толст, изволите заметить? Толст, да нескуп! Между прочим, господин Штаубе в отместку за щекотку мне меж грудямизолотую монетку сунул! От тебя же я новый фонтаж уже которую неделю допроситьсяне могу. А те корсеты и сорочки с чулочками, кои ты мне не далее как третьегодни клялся презентовать? А туфли? Туфельки красненькие с каблучками? Помнишь?Сулил, еще когда сулил, да в посулах по сей день и хаживаю! Ну кто ты такой послеэтого? Скупердяй Васильич Растудыкин, да еще и распутник преотъявленный,бесстыжие твои глаза. И еще смеешь мне вчинять упреки? А я что – к деревупривязанная, чтоб их выслушивать? Не стану – вот и весь сказ! И слышать тебя нестану, и видеть тебя более не желаю! Уйду от тебя, от скряги, уйду! Коли геррШтаубе втрое толще тебя, сухореброго, так, стало, и втрое щедрее будет! Домикмне в Китай-городе обещался снять, а что тут у тебя, в такой дали от всех,скуку скучать? Оставайся здесь сам со своею оборванкою! Только знай: все платьямои, и юбки, и прочие вещички, и салопы, и шали – я все с собой заберу, а колине дашь – так ославлю тебя, что и на Кукуй носа не сунешь: засмеют!
И, не удостоив более даже взглядом ни бывшеголюбовника, ни ту, с коей он оказался застигнут на месте преступления, Катюшкакруто повернулась – и поплыла из комнаты. Ее торжественное убытие былонесколько смято тем, что ворох юбок застрял в дверях и пришлось протискиватьсябочком. Но вот сие было благополучно осуществлено, и дверь за оскорбленной всвоих лучших чувствах дамой захлопнулась.
Фриц фон Принц получил отставку.
* * *
По дому еще какое-то время разносилось эхоКатюшкиного негодования, однако собрала она свои пожитки на диво споро: непрошло и четверти часу, как засвистел, загаркал под окнами кучер и сытыелошади, громко топая по набитой земле, повлекли возок с Катюшкиным добром и еесаму прочь от грешного любовника – в объятия нового… новое ведь, само собой,всегда лучшее!
Алена задумчиво поглядывала на оторопелогонемца, который никак не мог взять в толк свершившегося и имел вид ребенка,заблудившегося в лесу. Правда, нелегко было представить дитятю с этакой трубкоюво рту, из коей Фриц безостановочно выпускал клуб за клубом. Трубку сию, какбыло известно всем домашним, подарил ему сам государь Петр Алексеевич… сын тогоцаря, при котором за курение рвали ноздри и били кнутами. Ну что ж, теперьнравы изменились – до того изменились, что бабенка безданно, беспошлинно можетпокинуть полюбовника, коему всецело обязана спокойным привольным житьем, иотбыть к другому на содержание.
А вот интересно бы знать, размышляла «змея»,пригретая на Катюшкиной пышной груди, обратил ли внимание Фриц, сколь споро еголюбовница смылась? Нажито у нее было немало, ох немало, однако же в считанныеминуты все снесено в возок. Додумается ли Фриц, что все добро-добришко былоКатюшкою втихаря собрано и увязано загодя?.. Да где ему сообразить! Стоит,словно мешком по голове стукнутый, пыхтит трубкою. Нет, вроде бы ожил: подошелк буфету, достал четырехугольную бутыль толстого стекла, глотнул прямо изгорлышка раз да еще раз…
Алена затаила дыхание. Многие мужчины не прочьучинить дебош да скандал под влиянием бахусовых паров. Уж не примется ли онсейчас вымещать злобу на той, из-за коей лишился веселенькой, пригоженькойметресски? Не пора ли ей исчезнуть подобру-поздорову? Дело-то сделано, чего ещеждать?
Уйти хотелось бесшумно, однако сделать сие неудалось: накрахмаленные юбки, которые никак не удалось собрать с полу,предательски шуршали.
Фриц оглянулся и некоторое время тупо смотрел,словно не в силах вспомнить, кто это перед ним и, главное, отчего в этакомвиде.
«Ну вот! – обиженно подумалаАлена. – А ведь что говорил, негодяй! Таубе, мол, и эта, как ее… бирлинг…»
