главнокомандующего остановить движение генерала Шульца, который будто бы в значительных силах идет на Саволакский отряд, имея повеление не только вытеснить Шведов из русских пределов, но и преследовать на собственной их территории.
С другой стороны Аньяльская конфедерация поспешила распространить свое влияние на нейшлотский лагерь. Саволакским полком дано обязательство поддерживать дело конфедерации. Помощник Гастфера по командованию саволакским I корпусом, гр. Стединк, преданный королю и близкий ему человек, еще от 25 июля (5 августа) сообщил Густаву об успехах, делаемых заговором. «Если я не ошибаюсь, — писал он, — то уже ведутся тайные переговоры с неприятелем. Наши войска утомлены и чувствуют себя изолированными. Финские солдаты желают вернуться домой. В случае нападения Русских мы все можем быть взяты в плен. У нас только и говорят об отступлении, и если бы не противились этому некоторые, то оно уже было бы исполнено». Все это объясняет непонятные на первый взгляд заявления, сделанные чрез трубача коменданту. Самая бомбардировка крепости, начавшаяся только 26-го июля, т. е. уже после того, как Стединк писал королю о возможности отступления, могла быть лишь pro forma, чтобы избежать укора в явном бездействии, тем более что в это время на Кюмени Шведы повсеместно уже отступали. Действительно, недолго спустя и Гастфер решился уйти обратно за границу, и просил только распоряжения — не стрелять с крепости по отступающим, когда они будут проходить близ неё на судах. 7-го августа движение их очень усилилось: с укреплений насчитали на озере до 17-ти судов с большим числом посаженного на них войска. А ввечеру вновь вызван был из крепости парламентер, которому Стединк в учтивых выражениях заявил, что получил повеление удалиться от русских границ, и что хотя не может уверить в восстановлении мира, но имеет на то надежду. Комендант был приглашен занять оставленные Шведами места, в предупреждение грабежа со стороны местного населения. Всю ночь продолжалось движение удаляющихся отрядов, и 8-го августа близ крепости их вовсе уже не оставалось. Шведы отошли на 32 версты и расположились в 7-ми верстах от границы. Генерал фон-Шульц стал медленно подвигаться вперед, занимая оставленные ими места.
Так окончилась эта, можно сказать шуточная осада Нейшлотской крепости. Убито за все время двое нижних чинов; от болезней умерло 27. Крепость имела однако вовсе не шуточное значение для обороны с этой стороны русских владений. С её падением открывалась дорога и в тыл русскому корпусу, и к самому Петербургу. Недаром Густав давал большое значение взятию этого места. Еще в последние дни, не зная об исполненном уже отступлении, он отписал Гастферу настоятельные требования продолжать осаду. Понятно поэтому его неудовольствие, когда все случившееся сделалось ему известным. Но совсем непонятна оказанная им вместе с тем снисходительность к Гастферу: ослушник не только не подвергнут примерному взысканию, но и оставлен при командовании. Объяснить это можно разве тем доверием, которое питал к Гастферу гр. Стединк, постоянно писавший королю о нем и о его преданности самые удовлетворительные отзывы. Но последующие события показали всю недальновидность Стединка: переговоры с Русскими вели не столько офицеры — корпуса Гастфера., сколько он сам, притом на почве чисто личных расчетов.
Таким образом, когда Егергорн возвратился 11-го августа вечером из Петербурга восвояси с ответом на ноту, по всей шведской линии последовало уже отступление за границу. Только в юго-западном уголке русской Финляндии, близ Гёгфорса и Кюменегорода, в крепкой позиции за рукавами реки Кюмени засел шведский король. Со стороны моря в его распоряжении было до 30 судов шхерного флота. К бывшим у него шести тысячам войска подошло на судах еще до 1800. Однако, это подкрепление не усилило положения Густава. Напротив, ко всем довольно недвусмысленным заявлениям офицеров, которые сводились по меньшей мере к требованию созыва сейма, прибавились еще тревожные сведения о предпринятом Данией активном содействии России и о движении на Готенбург. С другой стороны Грейг держал неприятельский флот взаперти у Свеаборга, а близ Швеции не без успеха плавал вице-адмирал Фон-Дезин, делая набеги на южные её берега. У него была теперь значительная сила: кроме трех стопушечных и четырех меньшего ранга русских кораблей, в его эскадре состояли еще три датских корабля и три фрегата с несколькими мелкими судами. Имелось в виду этой силой встретить неприятеля, если бы он ускользнул из Свеаборга. Число наших призов в начале сентября доходило уже до 27 судов. В самом Стокгольме было неспокойно; бывший посол гр. Разумовский, которому Густав еще в июне предложил выехать в недельный срок, продолжал оставаться там, хотя и в качестве частного человека. Сношения его с оппозицией не подлежали сомнению. При таких обстоятельствах полученное известие о наступлении Датчан было для Густава сильным ударом, и он признал за лучшее лично отправиться в свою столицу. С большой поспешностью оставил он 15 (26) августа лагерь под Гёгфорсом и уехал в Ловизу, передав команду над войсками брату своему, принцу Карлу Зюдерманландскому, начальствовавшему до того над флотом[67]. С этого времени, не смотря на раздававшиеся иногда выстрелы, военную кампанию 1788 г. можно было считать оконченной. Продолжалась только неблагодарная деятельность Аньяльской конфедерации, или вернее нескольких её коноводов. О ней предстоит рассказать с некоторой подробностью.
ГЛАВА V. Аньяльская конфедерация
I. Барон Спренгтпортен и конфедераты
Хлопоты аньяльских конфедератов в дальнейшем их развитии представляют картину весьма печальную, не только для моралиста, но и для каждого наблюдателя, не утратившего понятия о чести и долге. Не особенно приятна для чувства русского человека и роль, выпавшая в ней на долю его правительства. Поддаваясь ненависти своей к Густаву, Императрица Екатерина увлекалась легкомысленными и близорукими представлениями Спренгтпортена. По его настойчивым убеждениям она готова была верить, что при самом малом усилии вся Финляндия, как один человек, восстанет против своего законного государя. Спренгтпортен был весь соткан из интриги, и Екатерина легко сдавалась на действия в Финляндии интригой и непосредственным её спутником — подкупом. В её оправдание следует впрочем сказать, что к такому образу действий могло побуждать, как положение обороняющейся, так и вообще затруднительность условий, в которых находилась Россия. Политика, к несчастью, заставляет мириться с самыми иногда предосудительными средствами. Но в глубине души Екатерина относилась с полным презрением к этим людям, игравшим присягой и долгом. Она даже находила нужным скрывать от Государственного Совета подпольные действия Спренгтпортена[68].
Иначе и не могло быть. Как Спренгтпортен, сам швед, продолжавший даже когда нужно называть себя таковым, так и все эти члены конфедерации, покидающие пред липом врага не
