белья. На все плевать… Куда больше меня ранит ее неверие… Каролина мне не верит… Столько лет меня знает и думает, что я способен на такое!
– Вяземский, на выход! Руки за спину, ноги на ширине плеч.
Запястья сковывают наручники. Меня ведут по уже знакомому коридору. Конвойный толкает неприметную дверь без вывески. Свирепый уже тут, слава богу!
– Присаживайтесь, Глеб Андреевич. Меня зовут Олег Ломов, я буду вести ваше дело.
– Слава богу, что не этот… как его…
– А, Светлов? Он просто вас доставил.
– Меня незаконно доставили, товарищ лейтенант. Доказательства моей вины нет, – произношу твердо.
– Мы во всем разберемся. Потерпевшая не могла причинить себе такие увечья. Судебный медик подтвердил, что удары и ссадины ей нанес другой человек. Кто это мог быть?
– Дом оснащен камерами и…
– Камеры были отключены с двадцати двух часов ночи. Светлов уже доложил об этом.
– Как? Я их не отключал.
– Пока у вас нет алиби, Глеб Андреевич. Свидетелей нет, подтвердить ваши слова никто не может.
– Я долго молчал, надеясь на ваше благоразумие, – включается в разговор Свирепый. – У нас есть свидетель, который поможет следствию. Я договорился с матерью Татьяны, она завтра приедет и расскажет о дочери все. И врач из закрытой психиатрической лечебницы тоже. Так что… Я настоятельно рекомендую вам отпустить моего подзащитного под подписку о невыезде.
– Психическое состояние потерпевшей к делу не относится. Если девушка больна, ее можно насиловать, по-вашему? – хмурится Ломов.
– Относится, товарищ лейтенант. Девушка могла оговорить Вяземского. Татьяна Ильичева – опасная психопатка.
– Глеб Андреевич остается здесь, и точка. Еще вопросы есть или мы продолжим допрос?
Глава 49
Глеб.
Меня не трогают вонь и ругань соседей по камере, твердость постели и помои вместо еды… Единственное, что беспокоит – безопасность Каролины и Миланы. Свирепый передал Брыкалову мой приказ о круглосуточной охране, но… Всегда есть пресловутое «но», отбирающее уверенность. Брыкалов для этой мегеры, как хлеб с маслом… Один ее несчастный взгляд, и он расплывется слизнем. Беспомощность сковывает по рукам и ногам, а душу травит боль от неверия Каролины… Выходит, так и не простила… Не верит мне, считает мерзавцем, способным на любую подлость. Я ведь и был таким… Разве делал что-то для нее? Пытался понять и заглянуть в душу? Нет… Я вел себя как придурок, самодовольный мудак, которого волнует только собственное «я»… Теперь получай, Глебушка. Жри большими ложками.
Расхаживаю по камере, стремясь изгнать из воображения гадкие картинки. На них Татьяна травит мою жену. Подмешивает что-то в еду или растворяет в напитках. А Кара послушно принимает все из ее рук… Смотрит благоговейно, улыбается и гладит страдалицу по голове. Жалеет ту, что держит за спиной нож…
Сдавливаю виски, словно без этого действия голова развалится и упадет к ногам. Быстрее бы Свирепый что-то раскопал, а с меня сняли обвинение.
– Вяземский, на выход! – как по волшебству звучит голос конвойного.
– Допрос или…
Конечно, он молчит. Отворачивает и хмурит брови. Застегивает на моих запястьях наручники и ведет в безымянный кабинет.
– Глеб Андреевич, присаживайтесь.
Олег Ломов выглядит растерянным и сбитым с толку. Наверное, есть новости?
– Говорите же скорее, есть новости?
– Да. Свирепый приводил свидетелей. Я допрашивал их в главном корпусе следственного комитета, сами понимаете…
– Понимаю, конечно. В СИЗО им путь заказан. Жаль… Я хотел бы посмотреть на них. Ну что, меня выпустят?
– Пока нет, – мнется он. – Мать Татьяны подтвердила, что девушка страдает тяжелым психическим расстройством. Она склонна к насилию, выдумкам. К тому же она виртуозная притворщица и…
– Моя жена в опасности, товарищ следователь. Татьяна хочет отомстить ей. Она винит в своих бедах Каролину. Прямо сейчас она может ее травить или…
– Без «или», Глеб Андреевич. Я понимаю с первого раза. И показания свидетелей принял к сведению. Кого Татьяна могла попросить о помощи? Кто-то же ее избил? Порвал белье, помог отключить камеры видеонаблюдения?
– Черт! Как я сразу не догадался? Ей же помогали два отморозка, как их… Пупков и Федоровский. Они выкрали нашу дочь и удерживали в заброшенном производственном цехе. Во время операции по задержанию, преступникам удалось скрыться.
– Я читал материалы дела. Если Татьяна могла так поступить с ребёнком, вас она жалеть не станет. Я хочу вам верить, Вяземский.
– Отпустите меня, я прошу вас. Никто не сможет защитить мою семью. Татьяна понимает, что рано или поздно вы докопаетесь до правды, она не будет жевать сопли и ждать, пока вы меня отпустите.
– Я кое-что сделал. Некую хитрость, – спешит меня успокоить Ломов. – Я же и Татьяну допрашиваю, не только ее мать. Я уверил ее, что вы отсюда не выйдете. Убедил, что других свидетелей у нас нет, и единственным подозреваемым являетесь вы. Она не станет торопиться.
– Она не так глупа, как вам кажется. Скажите, а Каролина приходила к вам? – выдыхаю, чувствуя, как внутри расползается знакомая мне боль.
– Да. Она не хочет обвинять вас бездоказательно, но и родственнице верит. Странно это все… Человек словно под гипнозом находится. Когда Татьяна успела ее околдовать?
– Сам не знаю. Я прошу вас поговорить с Каролиной. Расскажите ей о показаниях матери Татьяны, заставьте уехать из дома куда подальше. Она не верит мне, но вам-то должна поверить.
– Так и сделаю. Не сомневайтесь, я выведу ее на чистую воду. Федоровский, говорите? – протягивает Ломов, перебирая пальцами клавиатуру. – Он в федеральном розыске. Почему вы вспомнили о нем только сейчас? Такой, как Федоровский вполне мог помочь бывшей хозяйке. Если Татьяна им платила, то… – рассуждает вслух Ломов.
– И Пупков был с ним.
– Как же я сразу не догадался проверить камеры видеонаблюдения на въезде в коттеджный посёлок! Ей кто-то помогал, если этот кто-то был… Простите за мои сомнения, я привык доверять фактам. Улик никаких, свидетелей тоже… И это настораживает куда больше, чем ее обвинения. Очень уж все гладко вышло – словно жертва заранее все планировала.
– Да хватит вам! Поверьте мне уже раз и навсегда.
– Хорошо. Данные запрошу. Очень надеюсь увидеть на записях что-то стоящее.
Ломов жмет на конопку. Дверь со скрипом распахивается, являя взору хмурого конвоира. Он молча вынимает наручники, не глядя на меня. Привык, понимаю… Он только таких и видит каждый день – преступников, убийц и мерзавцев, тупую биомассу, способную лишь разрушать. Окрыленный забрезжившей на горизонте свободой, я ему даже сочувствую… – Задержанного в камеру, – приказывает Ломов.
– Погодите, а как же Каролина? Вы ее не проведаете? Ее надо уговорить съехать. Ильичева не станет ждать, пока вы…
– Не волнуйтесь, Глеб Андреевич. Я понимаю с
