Однако этот перстень я уже видела раньше.
Ни на ком ином, как на отце Глеба.
Это он, Бекетов-старший!
Именно он подал мне бутылку воды и платок. Потрясённо разглядываю Якова Матвеевича, в костюме песочного цвета, в тонкую, едва заметную белую полоску. Старик держится статно, расправив широкие плечи. Даже трость, на которую опирается старик, не умаляет его величия…
— Вы?!
— Не делай такое перепуганное лицо! — отец Бекетова посылает мне улыбку закоренелого Дон-Жуана.
Ошарашенно делаю шаг назад.
— Раньше женщины были от меня без ума, — говорит будто самому себе.
— Лет семьдесят назад!
— Я Глебу отец, а не дед. Так что ты малость перегнула палку. Но я тебя не виню. Очевидно, я вызываю у тебя трепет. Как говорится, у страха глаза велики.
— Мы вас не ждали, а вы припёрлись. Вот как говорится, — выдаю необдуманно. — Удивительно только, как я раньше звук шагов вашей третьей ноги не услышала! — киваю в сторону трости.
— Зато я услышал, как ты летела вон из клиники. Маленькая, изящная девушка, а топаешь, как стадо бизонов, несущихся к водопою! — саркастически усмехается отец Глеба.
Обменявшись сладкими, как яд, приветствиями с Бекетовым-старшим, мы разглядываем друг друга.
Я — настороженно, он со снисходительным интересом.
— Кажется, тебе было назначено. Там, — кивает подбородком отец Глеба в сторону клиники.
— Назначено.
— Тогда что ты делаешь здесь?
— Воздухом свежим дышу. Не люблю запах антисептиков. Удушье накатывает. Разве неясно?
— Страшно, да? — выдыхает отец Глеба, подавшись вперёд.
Чересчур резко и быстро он передвигается для старика, у которого одна нога ещё не полностью восстановилась после операции. До меня волной доносится глубокий, древесный аромат мужского парфюма и кофе.
Боюсь до ужаса. Но этому старому пауку ни за что в своих страхах не признаюсь, выдав смело, а на деле сдавленным голосом:
— Ни капельки!
— Я тебя прекрасно понимаю, — фыркает старик. — Сам не люблю больницы. Едва решился на операцию, — хлопает себя по бедру. — Но тяга к жизни сильнее страха.
— Можно подумать, старым стервятникам знакомо чувство страха.
Ситуация с клиникой сама по себе для меня напряжённая. Присутствие отца Бекетова ещё сильнее нагнетает и давит, полностью отключая функцию, которая у нормальных людей называется «держать язык за зубами».
— Опасно злить могущественного и злопамятного старика, — роняет ненароком, чем ещё больше меня злит.
— Какого чёрта вы здесь делаете? Желаете контролировать каждый мой шаг?!
— Каждый шаг своего сына, — поправляет меня Бекетов-старший.
— Послушайте, Яков Матвеевич. Контролируйте сына от меня подальше. Я сейчас не в том настроении, чтобы играть в «будь вежливой с теми, кто стар».
— Я бы с удовольствием, — растягивает отец Бекетова. — И подальше, и не зная тебя совсем. Но что поделать, если ты к моему сыну присосалась…
Я реагирую на последнее слово и краснею от макушки до самых пят. Что, если отец Бекетова видел всё-всё-всё?! Даже то, как я минет Глебу делала? Вдруг за нами следят и фиксируют каждый шаг?!
— Вы…
— Сколько денег тебе надо?! — перебивает меня отец Глеба резким взмахом ладони.
— Что-что?!
Хлопаю ресницами несколько раз.
Неужели для отца Бекетова всё измеряется только в денежном эквиваленте? Не могу поверить! Неужели ему не приходит в голову, что дело в другом!
— Вы думаете, что дело в деньгах?! — переспрашиваю потрясённо.
— Деньги, покровительство, — размеренным голосом перечисляет отец Бекетова. — Глеб может дать тебе и то, и другое. Очевидно, лишившись всего, ты решила вцепиться в моего сына всеми конечностями, маленькая прохиндейка!
В ответ я лишь громко рассмеялась.
— Вы совсем-совсем не знаете своего сына. Бекетов — это же ходячая ледышка. На него, где сядешь, там и слезешь! Ничего из того, о чём вы говорили, я не желаю. Деньги тоже можете себе оставить. На новый протез ноги или очередную золотую трость с рубиновым набалдашником. Деньги мне не нужны!
— Деньги нужны всем.
— Вот только я от Глеба не жду золотых гор! И вообще… о том, что Глеб принадлежит к состоятельной семье я узнала лишь в момент, когда очнулась в вашем поместье. Как-то Глеб вскользь сказал, что у него состоятельная семья, но я посчитала это лишь шуткой. Потому что он далёк от вашего мира понтов! — перевожу дыхание. — Мне не нужны деньги Глеба! Я лишь хочу, чтобы он любил меня так же сильно, как я его люблю!
Почти бесцветные глаза отца Глеба вспыхивают едва заметно.
О боже… Боже! Я сказала об этом вслух! Прокричала…
Снова становлюсь пунцового цвета, и по телу гуляет жар, доставая до самого сердца. Люблю-люблю-люблю…
Теперь сложно не думать, не произносить это слово мысленно, когда оно вырвалось из тесной клетки сомнений на волю.
Глава 22
Марианна
Слова о любви повисают в воздухе.
— Сделаем вид, что я этого не слышал. Или слышал, но не поверил своим ушам, — прочистив горло, сообщает отец Глеба.
— Иного я от вас и не жду. И знаете, плевать я хотела, верите вы мне или нет. Главное, чтобы Глеб в это поверил и захотел услышать…
Главное — именно это. Сейчас я понимаю, в чём моя самая острая проблема. Понимать бы ещё, как её решить, потому что задачка кажется из числа тех, над которыми лучшие математики мира десятилетиями разбивают свои блестящие умы.
— Пройдёмся! — припечатывает Яков Матвеевич.
Бекетов-старший цепляет меня под локоть. Он не спрашивает, хочу ли я прогуляться, просто ставит перед фактом и тащит с силой небольшого бульдозера, увлекая за собой. Отец Бекетова уводит меня с крыльца парадного входа, сворачивает на небольшую аллейку, разбитую перед клиникой.
Здесь очень тихо и спокойно. По обеим сторонам дорожки, мощеной цветной брусчаткой, стоят лавочки в обрамлении пышных кустарников. Взгляд приятно отдыхает на клумбах с цветами, а в отдалении даже слышно журчание фонтана.
— Здесь уединенно. Разговору никто не помешает, — замечает Яков Матвеевич.
— Что дальше? Забьете меня тростью и бросите в кустарники, сказав, что так и было?! — спрашиваю напряженным голосом.
— Я не использую приемчики Глеба. Предпочитаю решать сложные дилеммы иначе.
— Деньгами? Шантажом?
— Я знаю много способов. О каком именно тебе рассказать подробнее?
