из его предков сражался рядом с Красной Леди во время Великой войны, кто-то – служил Короне Ангрии, давно, когда у этой страны была своя корона – и свой король.
Если в Ангрии и был кто-то, равный Амелии по происхождению и титулу, то он сейчас стоял перед ней, смущенный тем, что принцесса ему улыбнулась – и протянула руку.
– Я не преследовал вас, – сказал Ивейн, все так же смущаясь.
То ли он действительно краснел, то ли красноватый свет кристаллов падал на его лицо так, что, казалось, на высоких скулах проступил румянец.
– Я вас не обвиняю, – ответила Амелия тихо.
Ей хотелось, чтобы он ушел, но Ивейн Вортигерн медлил и уходить не желал. Амелия подумала, что приказать ему уйти будет грубо – но, скорее всего, подействует. Оставалось найти слова для этого, но Амелия не могла сложить в голове фразу так, чтобы она ей самой не казалась грубостью, которой юноша точно не заслужил.
«Уйдите и оставьте меня одну»?
Нет, не то.
Ивейн Вортигерн поднял взгляд на гобелен и улыбнулся, узнав сцену.
– Любуетесь коллекцией леди Алексианы? – спросил он как бы между делом, словно пытался заполнить тишину между ними хоть чем-то. – У нее здесь лишь современные копии. Отец говорит, что весьма недурные.
Но всего лишь копии, продолжила Амелия мысленно. У Вортигернов, возможно, найдутся и оригиналы.
Это не прозвучало, но угадывалось.
Ивейн заложил руки за спину и чуть задрал подбородок, стараясь казаться серьезнее и взрослее.
«Я бы хотела побыть в одиночестве, господин Вортигерн, поэтому исчезните»?
Амелия подумала о гобеленах Эривэ: где-то выцветшие, потерявшие целые кусочки от нападений грызунов и плесени, они были старые, но леди Катарина никогда не придавала особого значения тому, что закрывало стены поместья.
Сложись все иначе, может быть, Амелия сейчас так же задирала бы нос.
От злости она все же смогла подобрать нужные слова.
– Нет, милорд, – сказала Амелия. – Шум праздника утомил меня, и я надеялась найти немного тишины и покоя там, где, по словам хозяйки дома, сложно столкнуться с кем-то, кто не уважает чужое право на тишину и покой.
Она посмотрела на него – и Ивейн снова смутился, угадав за ее словами то, что было не сказано. То, что Амелия прятала во фразе, как героини романов прячут в рукаве острый стилет, готовые вонзить его в грудь обидчику, как только появится удобный момент – и причина сделать это.
Ивейн Вортигерн растерялся и открыл было рот, чтобы сказать что-то – возможно, извиниться, возможно, свести все к шутке и исчезнуть, о, да. Почему-то Амелии показалось, что слова, которые она не сказала, попали в цель.
Но он не успел.
Дверь в конце коридора снова открылась, впустив в него смех и музыку из соседнего зала.
Новые шаги, твердые и ровные, заставили Амелию и Ивейна обернуться в сторону того, кто вошел в дверь.
Лорд Дамиан, темная стройная тень, подошел ближе и смерил Ивейна оценивающим взглядом. Он лишь кивнул ему, не стал кланяться. Ивейн в ответ тоже кивнул и, прислонив к груди правую руку, отступил на шаг назад, словно лорд Дамиан пугал его так же, как пугал Амелию.
– Ваша матушка начала волноваться, дорогая моя, – голос лорда Дамиана звучал прохладно и спокойно. – И прислала меня узнать, не заблудились ли вы в незнакомых коридорах.
Амелия почувствовала себя пристыженной и не нашла сил ответить что-то – лишь покачала головой и отвела взгляд в сторону.
На лице лорда Дамиана вдруг появилось сочувствие.
– О, я понимаю, как утомляет обязанность общаться того, кто общаться не привык, – поспешил сказать он, добавив в голос тепла. – Если вы устали, моя принцесса, – Амелии показалось, что он произнес последнюю фразу так, словно она казалась ему смешной. – То я посоветую вашей матушке отправить вас спать. Меня она послушает. Но для этого нужно проводить вас к ней, чтобы она не волновалась. Ваш кавалер, если желает, может пойти с нами.
Он посмотрел прямо на Ивейна.
– О нет, – ответил тот. – Не смею мешать моей принцессе более, чем уже помешал.
– Чудесно, – улыбнулся лорд Дамиан и подставил Амелии локоть. – Приятного вечера, юный Вортигерн. Передавайте отцу мои наилучшие пожелания.
***
Ахо лежал на покрывале у меня в ногах, уткнувшись носом в собственный хвост. Золотистые щелочки глаз иногда приоткрывались – кот-не-кот лениво следил за тем, как я читаю. Учебник по истории, сборник правил этикета, жизнеописания членов семьи д’Альвело: перед смертью, то есть – перед встречей с королем, – не надышишься.
Я волновалась.
Я видела отца Дара только на портретах: красивый, немолодой уже мужчина, светловолосый, как его сыновья, он почему-то вызывал у меня странную неприязнь. Во взгляде Дара всегда было теплое лукавство, Феликс сиял очарованием, и, какими бы светскими чудовищами ни были эти двое, все чудовищное они умело прятали.
Их отец смотрел на меня с портрета холодно. Художник не льстил ему и не пытался как-то приукрасить, сделать его добрее, теплее, симпатичнее. Улыбка на узких губах казалась жестокой.
– Ты же понимаешь, что этому портрету лет семь? – спросил Ахо, сунув усатую морду прямо в книгу, лежащую передо мной. – И сейчас его величество выглядит несколько иначе? Может быть, годы прибавили ему притягательности и харизмы?
Я пожала плечами и продолжила читать.
Если быть честной, я никогда не любила уроки истории. Насколько мне нравилось читать о прошлых эпохах, настолько меня раздражала обязанность заучивать череду дат, фамилий, названий, выстраивать последовательность событий, которые произошли когда-то давно и из моего времени выглядели как нечто безликое.
Возможно, дело было в том, что никто из моих учителей не умел историю оживлять, делать ее по-настоящему интересной.
Возможно, дело было во мне.
Так или иначе, военные и политические достижения его величества Антуана Луиса Фердинанда д’Альвело мало меня трогали. Намного больше меня волновало, что он за человек.
– А сама-то ты как думаешь? – спросил Ахо, когда я сказала ему об этом.
И дернул ухом.
– Он не кажется мне добрым, – ответила я, разглядывая портрет.
Ахо чихнул. Кажется, это было вместо презрительного фырканья.
– Наивное человеческое дитя пытается найти следы доброты на парадном портрете правителя двух стран и нескольких колоний, – почти пропел он. – Удивительное дело, леди Лидделл, вы казались мне проницательнее.
Я сдулась, обиженная его словами.
Ахо сейчас напоминал вредного учителя, который готов задеть тебя за любую неосторожную фразу и уличить в невежестве.
– Подумай, человечье дитя, о том, что ты и так знаешь, – продолжил он и лег, вытянув лапы в мою сторону. – О двух принцах и о том,
