стой, как пенек…
Валентиновна затеяла большую уборку. Полы мыла горячей водой с мылом.
— Какая ты молоденькая еще, — сказал Вовка.
— Что? — удивилась Валентиновна; она стояла перед Вовкой, держа в правой руке тряпку, раскрасневшаяся, разгоряченная. Валентиновна рассмеялась. — А что, — сказала она, — я бабка у тебя еще что надо…
Когда они пошли потом в магазин, Валентиновна остановилась на пороге, оглянулась; Вовка тоже оглянулся. Дом сверкал чистотой, так было сейчас уютно, хорошо.
— Видишь, какие мы молодцы.
— Я тоже молодец, — сказал Вовка.
— А как же…
Валентиновне понравилось, что в магазине все есть: мясо, тушенка, молоко, яйца, рыба, колбаса. «Жить у вас тут можно», — сказала она продавщице. «А жить везде можно, — улыбнулась та, — где жить нельзя?» Они сразу понравились друг другу, и продавщица, чтобы угодить Валентиновне, кивнула на Вовку: «Вылитый Егорий Иванович…» — «Да уж…» — неопределенно ответила Валентиновна.
Она сварила мясной борщ, нажарила камбалы, потушила капусты, выставила на стол бутылку кагора. Зоя вернулась с работы уставшая, потускневшая, а когда перешагнула порог, ахнула:
— Золотые вы мои! — сказала она, подхватив Вовку на руки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Солнце всходило ослепительно яркое. Вовка щурился, но не отворачивался — в первый раз видел он на реке восход солнца. Он обернулся, чтобы что-то сказать, но вдруг рассмеялся — он как будто ослеп сейчас, ничего и никого не видел. «Эх ты…» — сказала ласково-насмешливо мать, такое у Вовки было счастливое лицо. Катер свернул к заправочной станции, и Вовка отвлекся от солнца. На станции были широкие баки и широкая труба с кранами и вентилями, приборы, стрелки, рычаги, ручки. Дед в плаще, в накинутом на голову капюшоне сказал буднично матросу, когда тот спрыгнул на мостки: «Рано что-то сегодня…» Сладкая радость и гордость так и пронзили Вовку, он был тоже как будто матрос сейчас, со всеми вместе плыл на работу на самом настоящем, взрослом катере.
Матрос подхватил несколько канистр и передал их на катер. «Пошел!» — крикнул он штурвальному.
Вовка взглянул на мать, и Зоя все поняла: «Ладно уж, иди…» Вовка пришел в рубку и встал рядом с матросом. Штурвальный покосился на Вовку, сказал: «А-а…» — и больше не отвлекался.
— На, подержи, — сказал он позже, а сам продолжал смотреть вперед.
— Честно? — спросил Вовка.
— Честно, — сказал матрос.
Вовка вцепился в колесо; впереди ничего не видать, и крутануть хорошенько нельзя — страшно.
На сортировочной сетке женщины спрыгнули на мостки, а Вовка спрыгнул на руки матери. «Гоп-па!..» — подхватила она его. Мостки были неустойчивые, вода совсем рядом, Вовке стало страшно, он притих.
— Ну, бабоньки, по местам…
Из запани в бункер пустили лес; на каждом рукаве стояло по две-три сортировщицы, работа началась горячая, лес шел стеной. Зоя забыла о Вовке, наказала только, чтоб сидел — и ни с места. Он так и сделал. Сидел, смотрел, пока не заскучал.
— Мама, — сказал Вовка.
— Сиди, сиди… — ответила она машинально. Солнце входило в зенит, становилось жарко. Женщины скинули с себя кофты.
Вовка смотрел, как мама работала длинным, тяжелым багром, всаживала копье в древесину и ворочала ее туда-сюда, пока та не подчинялась, не шла за багром и не уходила наконец в рукав.
— Мама, — сказал Вовка.
— Ну, хочешь вон туда сходим? — предложила Вовке мамина подруга. — Слышь, Зой, сходить, что ль с ним? Заодно ведомость отдам.
— Смотри.
— Схожу. Видишь, вон там, во-он там, где урчит? Лебедка там. Пошли.
— На лебедку? — обрадовался Вовка, хотя не понимал, что такое — лебедка.
— Ага, на лебедку. Меня, значит, Маруся зовут. — Она взяла его за руку. Идти было и далеко и трудно, все время по мосткам, иногда мостки скрывало под водой, Маруся подхватывала Вовку на руки.
— Не боишься, герой?
Вовка боялся, но мужественно молчал. Они еще не пришли к лебедке, а Вовка узнал в одном рабочем отца. Он дернул Марусю за руку:
— Папка! — и показал в его сторону.
— Егор? — удивилась та. — Не должен вроде сегодня…
— Пошли, пошли… — заторопился Вовка.
Вот тут, на лебедке, ему понравилось, тем более что здесь работал отец.
— Ну, что вчера ушел от меня? — рассмеялся отец.
— Это не я. Это бабушка.
— Ладно. Замнем для ясности. — Отец подмигнул Вовке.
Егор был удивительно живой, веселый, все у него кипело под руками, он командовал всеми, кричал, бегал с багром по мосткам, бросал багор в сторону, хватался за рычаги лебедки, лебедка ревела, отец кричал: «Давай, давай, милая…», лебедка стягивала лес в пучки, подводили под пучки жгут, а в рукаве уже готовили новый лес, и так все ревело, двигалось, ухало, всюду крики, команды, ругань — весело, интересно. Вовка смотрел на сплотчиков разинув рот. В лебедке что-то сломалось, отец ругал ее на чем свет стоит, не обращая внимания ни на Марусю, ни на Вовку, и Вовка гордился отцом. Ему так и хотелось сказать кому-нибудь: «Это мой папка…»
В обед Маруся хотела увести Вовку, но отец сказал:
— Оставь. Сам приведу.
Сплотчики ели, шутили, кто-нибудь что-нибудь скажет — и все грохнут как один, и Вовка тоже смеялся вместе со всеми, хотя совершенно не понимал, почему все смеются. Ему дали большую кружку молока, ломоть вкуснющего хлеба, а картошку он брал из общей миски, макал ее в соль и ел, и слушал, и смеялся, и был самый счастливый парнишка на свете.
Вдруг откуда ни возьмись на моторной лодке подлетел к ним начальник рейда.
— Егор Иванович, — закричал он, — ты это что?!
— Чего?
— Смотри у меня! — пригрозил начальник рейда. — Технику безопасности нарушаешь!
— Да ладно…
— Не ладкай! Я на заслуги твои не посмотрю… головой соображать надо! — Мотор взревел, и лодка полетела дальше. Вовка восхищенно смотрел ей вслед, даже не догадываясь, что это он, Вовка, был причиной происшедшего разговора.
Отец отвел Вовку на мостки, поприветствовал: «Здорово, бабоньки!» — все ответили дружно: «Здорово, здорово, коли не шутишь…» Одна лишь Зоя промолчала.
— Все молчишь? — спросил он, подойдя к ней.
— Папа, — сказал Вовка, — а ты приходи к нам в гости.
— Слышь, — спросил Егор, — в гости-то можно прийти?
— Приходи, приходи… — заторопился Вовка. — Знаешь, где мы живем?
— Да знаю, — ухмыльнулся Егор.
2
— Пришел вот побалакать, — сказал он вечером, придя к ним.
— У нас тут не балакают, — сказала Валентиновна. — Иди балакать в другое место. У нас разговаривают.
— Ну, мы институтов не кончали, манерам не обучены.
— Чего пришел?
— Нет, мамахен, ты меня удивляешь! Ты кому родная мать — мне или Зойке?
— Ты как это ее называешь?! — рассвирепела Валентиновна. — Иди к девкам своим и называй их там Люськами, Маньками!
— Уже наговорила, значит. Ясно. Ладно. Ну, до свиданьица. — Егор вышел и хлопнул
