сказал старик. — Косарева Федора, часом, не знашь?
— А зачем он вам?
— Сродственник он мне. Двоюродный племенник.
— Знаю. Вместе работаем, в одной смене.
— Вот это в сук, — обрадовался старик и, отрезав сала — потолще себе, потоньше — Тимше, насадил на пруток, протянул: — На-ко, угостись! Поди, не часто в глаза видите?
— Спасибо, — отказался тот. — Я больше мясо…
— А ты не брезгуй. Подпеки да на хлеб.
Тимша взял, поднес прут к огню. Потрескивая, занимаясь от жара, сало стало румяниться, чернеть, роняя полновесные капли жира.
— Ешь, а потом Федора мне покличь, — непререкаемо приказал старик. — Шумни: дядя, мол, Денис Емельянов, ждет!
— Разве вы здешний?
Старик осторожно огляделся.
— И-и! До сорок пятого года. А потом — в товарняк и на Ковду. На дики места…
— За что? — перестав есть, Тимша опасливо подумал, что тот, наверно, натворил тут. — Я сразу догадался, что вы из заключения.
— А ни за чо. В окружении, вишь, покалечился я. Руку леву чуть не потерял.
— Что ж вы там, на Ковде? Все время — в тюрьме?
— Зачем — в тюрьме, — старик призакрыл веки, то ли от дыма, то ли от жара воспоминаний. — С топора кормились! Перво время, верно, в лагере, потом на поселении. Старуха померла, а меня всё сюда, на роднинно место тянуло, да нельзя было. Однако, после культа стали по-другому примеряться. И вышло, что вроде я ни за чо пострадал.
Все это казалось Тимше удивительно.
— Насовсем приехали?
— Зачем, — неохотно отозвался тот. И, понимая, что лучше все же как-то объяснить это, вздохнул. — На роднинны места глянуть, малой! Перед смертью…
Внутренним зрением Тимша видел еще забой, крепление, роющую фрезу комбайна. А тут — этот старик, дядька Косаря, с салом и чудной своей жизнью, от которой осталась не то обида, не то жалость.
— Ладно, — покладливо пообещал он. — Если Косарь дома — скажу.
— Шумни аккуратненько: дядя, мол. Денис Емельянов!
Добравшись до Северного, Тимша оглянулся. Сумеречная темень заволакивала Провалы. Только в той стороне, где остался костер, курился едва приметный, синеватый дымок.
Угольный край раскинулся вокруг, переделал все по-своему. Поднялись терриконы, копры шахт, осела земля — будто прошлая жизнь хотела уйти вглубь, не оставив по себе ни следа, ни памяти.
«И чего ему тут? — невольно подумал о старике Тимша. — А чем-то похожи они с Косарем. Ей-богу!»
В общежитии никого не было. Он решил сходить к Журовым, хотя ни разу не был там. Показав, куда идти, встречная женщина возле «Гастронома» словоохотливо затараторила:
— Пройдешь до «Горняка», своротишь в заулок! А там — третий дом, одноэтажный. Крылечко справа…
Поднявшись на крыльцо, Тимша постучал, не дождался ответа и открыл дверь. В комнате раздался кашель, кто-то хотел справиться с ним, но не мог.
Косарь лежал на диване. Босые ноги синевато посвечивали мослами.
— Кто там еще? Сквозняку напустил…
— Дядька твой, Денис Емельяныч, — остановившись на пороге, выпалил одним духом Тимша. — На Провалах. Прислал передать, чтобы ты к нему шел…
Косарь приподнялся на локте, недовольно прохрипел:
— Какой еще Денис Емельяныч?
— С Ковды. Куцепалый.
Брови Косаря удивленно полезли вверх. Спустив ноги на пол, он почесал под мышками.
— Иди-ка ты откуда пришел. Двоюродный плетень нашему частоколу!
Тимша огрызнулся, обиженно брякнул дверью:
— Оба вы…
Оставшись один, Косарь сел, обулся, соображая, что делать с некстати явившимся Лёвошником.
«Нашему частоколу двоюродный полицай! Думалось, уж и в живых нету, а на-ко…»
В кухне загремело ведро. Косарь надел пиджак, снял с гвоздя кепку.
— Куда ты? — удивилась Алевтина, едва он показался. Загородив дверь, она стала с веником в руках. — Повадился каждый вечер!
Косарь не без досады отвел ее руку.
— Да не в «Сквознячок», пусти! Дядю черт принес. С Ковды…
— Какого еще дядю? — не поверила она. — Опять врешь-несешь?
— Высланного. Приехал, на Провалах ждет.
— Знаю я твои Провалы. Заладил каждый вечер!
Видя, что добром она не пустит, Косарь нашелся:
— Пойдем вместе, если не веришь. Разве я тебе придумывал невесть что?
— Никуда я не пойду, — Алевтина наконец сдалась, отступила с порога. — И ты… загуляешь — можешь не приходить!
На улице Косарь огляделся.
«Ничего не поделаешь, придется вести ночевать, — решил он, сворачивая на тропку к Провалам. — Авось Алевтина не прогонит…»
Возле костра никого не было. Не замечая, что за ним наблюдают, Косарь огляделся.
— Кто таков? — выходя из-за олешника, спросил Лёвошник, ничем не выдавая, что ждет кого-то. — Куда путь держишь?
Вздрогнув от неожиданности, Косарь обернулся:
— Человек. А ты кто?
Настало время объясниться.
— Я-то? Я, можно сказать, тутошний житель, — всё так же необязательно-безразлично проговорил Лёвошник. — По фамилии Косарев.
— И я — Косарев.
— Тогда, выходит, мы друг дружке сродственники, — Лёвошник обрадованно вгляделся в лицо Косаря. — Я — дядя, а ты — мой племенник.
Опустившись перед костром, он подбросил в него хворосту, раздул жар. Огонь трепетно озарил седую с чернью его бороду, красные вурдалачьи губы.
— Дай-ка погляжу на тебя. Похож ты на того пацана, что у меня жил?
— Люди говорили, похож! — усмехнулся Косарь. — Ну как?
— Схожи с рожи, кабы нутро то же, — посуровел Лёвошник. — По-тогдашнему, ты сирота был, а я — раненый, покалеченный.
Косарь беспечно отмахнулся.
— Ну, это быльем поросло!
— Пришел, гляжу — не узнать ничего, — Лёвошник встал, выпрямился и, оглянув все вокруг, вздохнул. — Леса сошли и вновь поднялись, дороги наново легли. А в душе, милок, ничего быльем не поросло и не зарастет никогда.
Откровенное это признание тронуло Косаря.
— Ничего не поделаешь. Обездолила, значит, судьба!
— Культ меня обездолил, а не судьба, — несогласно повел рукой Лёвошник. — Зачем таких, как я, под корень рубили?
— Это верно. Рубили и не таких, — напомнил Косарь, точно сам имел непосредственное отношение к рубившим. — Партейных, с дореволюционным стажем!
Костер разгорелся, осветил их. Неспокойные тени метались над Провалами, словно явившиеся из небытия. Какая-то ночная птица, потревоженная огнем, носилась в вышине, вдали слышалось размеренное дыхание компрессорной.
— Так ты, значит, тут, в шахтах? — помолчав, спросил Лёвошник.
— Тут, — опускаясь у костра, подтвердил Косарь. — Вон, на девятке…
— Один живешь? Парнишка даве сказывал: в общежитии.
— В общежитии, — Косарю явно не хотелось распространяться о своей жизни, но в голосе Лёвошника, в манере спрашивать было что-то заставлявшее его отвечать. — А что мне — холостому-неженатому? Где день, где ночь: переспал, и лады!
— Так-то оно так, а все ж, — Лёвошник снова подбросил хворосту в костер, кряхтя, опустился рядом. — Окореняться надо! Без корня человек не жилец на земле.
Косарь сбил пламя, словно опасался, что кто-нибудь набредет, подслушает их.
— Ночевать тебе тут несподручно. Есть у меня знакомка одна, вдова…
— Это — дело другое, — охотно поддакнул Лёвошник. — Вдова, чо трава: кто хочет, тот и топчет.
Косаря занимало — зачем он приехал,
