деньги могли получить распространение и дальше.
— Ну? Что умеешь? — спросил Грузила, запихивая себе в рот кусок жареного мяса.
— Да, многое, — ответил Аким.
— Тут Фрол написал, что читать, писать умеешь, да счету обучен. Были у меня тут грамотеи, что только говорили, а на деле ничего справно не умели делать.
— Спытай меня, атаман! — сказал Аким, подбоченившись.
— Эко ты меня атаманом назвал, — рассмеялся Грузила. — А что, чем не атаман? Небось казачки с того и начинали, с душегубства. Да ты не бойся, не душегубец я. Отслужил свое, а батюшка наш император вольную дал, да в Крым послал. А не привыкший я уже к труду крестьянскому, да, впрочем, то тебе и не нужно знать. У каждого свой путь. Тебя, небось нелегкая помотала не меньше моего.
Через два дня Аким стал, если не правой рукой Грузилы, то его главным разумником. Еврейское образование, которое успел получить Аким, да и наука отца, не прошли бесследно. Парень вполне мог учиться в университете, а с его усидчивостью и математическим складом ума мог стать и профессором.
— Ерофей Тимофеевич, я тут посчитал, да с людьми переговорил, золото добывать — то добре, но заработать можно и на другом, — обратился Аким к Грузиле.
— Ну, Акимка, сказывай, что удумал! — у атамана сегодня было хорошее настроение, и он готов был выслушать очередную завиральную идею Акима.
Очередную, потому что Аким Антонович в первые же дни, как оказался подле Грузилы, стал сыпать советами, о правильности организации работы на приисках и, что было важно, почти все идеи Акима помогали систематизировать, как работы по добыче золота, так и быт, питание и распределение обязанностей.
— Ерофей Тимофеевич, вот гляди! Сколь стоит купить в Миассе лопату? — начал парень издалека объяснять свою идею.
— Слухай, Акимка, я ужо добре знаю тебя, давай по делу! — чуть раздражительно сказал Грузила.
— Нужны триста рублей. За них можно отправиться на лодьях на север, закупить там доски да бревен. После построить гостиный двор, где будет много комнат и нормальные кровати. Через пять месяцев уже эти триста рублей возвертаются. Я узнавал у городских цены и все посчитал. Лодьи я нашел и могу сговориться. С властью так же уговор есть. Можно и иное. Кабы пятьсот рублей были, так отправиться большим караваном к Яику, оттуда с Магнитской в Оренбург возят лопаты, ведра, да иной струмент. Коли закупимся там, вдвое поимеем уже здесь, — говорил Аким, высоко подобрав подбородок, с уверенностью, что сможет ответить на все вопросы.
Это же не просто слова, это — цифры, а они, если правильно подсчитаны, врать не умеют. Аким представил бизнес-план своего атаману, пусть и не признанному, но имевшую немалую власть, и стал подробно объяснять что куда и где какая цифирь.
Грузила призадумался и неделю не отвечал Акиму, а потом принес двести рублей серебром, да приставил к парню пятерых отъявленных головорезов, но вроде преданных Грузиле. И молодой мужчина, не Акимка, а не иначе, как Аким Антонович, начал претворять свои планы в жизнь. Ерофей Тимофеевич обещал, что. коли все сладится, то тридцать долей от прибыли осядут в кошеле Акима Резова.
Глава 7
Москва
20 июня 1752 года
Как я не старался обуздать фантазии Александра Вутса и всей Коронационной Комиссии, не получилось. Празднества обходились в кругленькую сумму в полтора миллиона рублей. Да! Это не шесть миллионов, или даже больше, которые были потрачены в иной истории моей ныне некоронованной женой, но так же очень много. Если бы при моей коронации не использовались еще те, некоторые, атрибуты и кареты, что еще некогда везли Елизавету Петровну в Успенский собор для возложения короны, так траты были еще больше.
Уже сам выезд из Петербурга был обставлен представлениями и празднествами. 10 июня состоялся большой прием, который закончился предрассветным грандиозным фейерверком. Под взрывы петард и в блеске струящихся столбов пламени от огненных фонтанов, я сел в карету и, в сопровождении полутысячи гвардейцев, отправился в Москву. На выезде к моему поезду примыкали еще и еще кареты, в которых петербуржская знать, послы, последовали в Первопрестольную, дабы лично лицезреть, что именно подготовил император для своей коронации.
Между Петербургом и Москвой была остановка на день. Это было село Хотилово, в котором я сперва молился в небольшом храме в одиночестве, благодаря Господа об исцелении, после наиболее знатные вельможи, уже молились за мое здоровье и за то, чтобы и впредь Господь не оставлял ни меня, ни мою империю без покровительства. По крайней мере именно об это говорил на проповеди архиепископ Платон. Тут, впервые официально, было объявлено о том, что ко мне, в тот декабрьский день, когда я заболел оспой, явилась Богородица. Русская православная церковь признала богоявление, о чем были составлены все нужные бумаги.
Такой посыл стал даже для меня неожиданным. Разговор, конечно, был, но иерархи ранее с несвойственным священнослужителям скепсисом относились к богоявлению. Мол, — может да, а, может и нет! А тут признание. Вот так я хотел взаимодействовать с Церковью, а не топтаться на месте с вопросом финансового благополучия служителей культа.
Факт признания богоявления еще не означал полноту достигнутых соглашений между мной, как представителем светской власти, и духовной властью, в лице церковнослужителей. Была вероятность, что признание такого, более чем важного, явления, как непосредственное участие Богородицы в судьбе наследника, вызвано и тем обстоятельством, что до того проводилась планомерная компания за признание факта богоявления. Если высшие иерархи и вели торги, то паства, после нужных статей в газете и в журнале «Россия», прониклась идеей превосходства русской православной церкви над остальными. Вводилась в умы обывателей и идея необходимости объединения православия во главе с церковью государства-гаранта восточного христианства, то есть русской. Так что еще один факт в копилку истинности православия, в виде богоявления, был положен в чашу православной цивилизации.
На подъезде к Москве весь поезд, который состоял может уже из трех сотен карет, нескольких тысяч всадников, остановился. Началась первая мизансцена спектакля. В Ямской слободе я пересел в карету, которая была сверх разумного украшена золотом. Такое тяжелое транспортное средство наверняка не смогло бы преодолеть путь из Петербурга в Москву, не загубив при этом с полсотни лошадей. Но по улицам Москвы
Окруженный сотнями всадников, я медленно ехал по московским улочкам. Повсеместно стояли, восхвалявшие меня и, в целом, династию, плакаты, даже нечто похожее на билборды — разрисованное широкое полотно, растянутое на выкрашенных в золото столбах. Горожане махали флажками, которых в качестве сувениров наделали очень много. По мере движения, стояли пусть и деревянные, но выкрашенные под мрамор триумфальные арки, рядом с которыми горели факелы и стояли караулы. Ряд улиц был услан коврами, часть цветами. Громыхали пушки, повсеместно звенели колокола.
Даже я, человек, побывавший некогда и на открытиях Олимпийских игр и на ряде мероприятий олигархов, которые малым уступали церемониям главных спортивных игр человечества, проникся настолько, что чуть не смахивал скупую мужскую слезу. Впрочем, видимо, я свои слезы уже выплакал.
На подъезде к Успенскому собору пространство стало еще более красочным, цветочные композиции, большие полотнища с изображением царей и императоров рода Романовых, чуть отдельно, деликатно, но в стороне, портреты моих родителей. Самыми же большими были изображения Петра Великого и Елизаветы Петровны. Все валы и крыши домов были усеяны народом. Казалось, здесь и сейчас отказывают законы физики, ибо так, как некоторые люди держались за стены зданий, возвышаясь на три-пять метров над толпой, противоречило физическим законам.
Я боялся «хадынки». Той самой, которая случилась в день коронации Николая II. Подспудно думал, как я поступил бы, случить такое. Откупился бы деньгами и пошел на прием во французское посольство? К правде сказать последний русский император был на том приеме только минут пятнадцать-двадцать, чтобы лишь обозначиться. Но вот как раз-таки следовало обозначится своим приездом на Ходынское поле раньше, чем это сделал Николай Александрович. Но у каждого своя история. Я то знаю, был им, что Николай человеком был хорошим, не совсем правильным и мудрым императором, но человеком добрым.
Наблюдая, как шевелятся массы людей, я боялся начала давки. Но единственное, что я мог бы сделать сейчас, так это выйти и потребовать организаторов разобраться с вопросом.
