Что тогда? Народ увидел бы меня, и давка началась бы еще большая и смерти точно были. Так что едем в карете и ждем, когда все закончится.
У входа в храм меня встречало высшее духовенство, во главе с Новгородским архиепископом Димитрием. Я прошел через царские ворота, приложился к иконам, после собственноручно надел себе на голову корону. Это была византийская традиция, когда монарх сам надевает главный головной убор державы. Так поступила некогда моя тетушка, так поступил и я. Наверное, такое поведение говорило о большей властности императора, не подчинённости его, то есть меня, кому либо. Не из рук церковников я взял корону, но одел ее сам.
Миропомазание совершал архиепископ Димитрий. Арсения, за его нонконформизм, оттерли от главенства, Антоний либо на самом деле приболел, может и каким-то образом игнорирует коронацию. Это еще предстоит узнать. Ну а Димитрий, если и дальше так же будет идти в русле государственной политики, то быть именно ему патриархом.
Что же касается Арсения, то этот делец начинает ходить по лезвию ножа. Уж слишком распустил свой язык. И ладно по делу бы говорил, о духовности, так нет, все о деньгах и церковных землях. Ну а какой разжигает антипротестантизм и антисемитизм!.. Убейте их всех! [Арсению Мацеевичу ставилось в вину призывы к насилию в отношении иудеев, чуть меньше протестантов]
Кого убить? Миниха? Процентов десять чиновников? Это я про протестантов. С иудеями и без Арсения было так себе: гоняли их вовсю. И зачинщиками были прежде всего купцы [русские купцы обращались к Елизавете с прошением ограничить евреев в торговых делах]. Я не то, чтобы сильно радею за евреев, но мой любой верноподданный должен иметь защиту, особенно, если платит исправно налоги и имеет хоть какую социальную миссию.
Между тем, настраиваясь на долгое стояние и вычурный церемониал, я постарался отрешиться от происходящего. В конце концов, я уже надел корону. Но тут мне стали подсказывать, что все, можно из храма и выходить, или объявлять собственное моление. Процедура непосредственной коронации не заняла слишком много времени, я был настроен на куда большее.
После начались гуляния. Десять точек в Москве, я знал, что и в Петербурге их столько же, открылись для народа. Там жарили мясо, текли реки вина, выставлялись бочки с пивом. Повсеместно, где проезжал мой поезд, уже миропомазанного императора, раскидывались монеты. Чаще серебряные, но, бывало, и золотые. Потом был большой бал в Кремле. Французский и австрийский послы так и крутились вокруг меня, все норовили узнать, когда именно Россия, наконец, обрушит всю свою мощь на прусского агрессора. Рассчитывают, ведь, гады, что Россия получит на орехи от Фридриха, обе стороны ослабнут, так можно и начинать давить на нас по поводу Балкан.
На балу присутствовал и… Эрнст Бирон. Да! Я не только вызвал этого опального, некогда, всемогущего русского вельможу, но и до того с ним вел переписку. Месяц назад к Бирону был отправлен мой человек с «кондициями», которые Бирон подписал. И было несколько экземпляров, чтобы не получилось, как с его… с Анной Иоанновной, которая разорвала подписанные ею соглашения с Тайным Советом, а дубликата Кондиций не оказалось. Что касается развратной стороны фаворита и императрицы, то я не верю, что у них была любовь в присутствии жены герцога.
Да и сам Эрнст Иоганн Бирон показался мне не таким уж и негативным или отрицательным персонажем, сколь его ряд исследователей рисовал в исторических трудах. Тот же Петр Иванович Шувалов казался более зловещей персоналией, точно не менее вороватой, чем Бирон.
Я намеривался сыграть карту Бирона, как курляндского герцога. Хочу восстановить его герцогство, а, после, присоединить окончательно к России. Если есть намерения брать Кенигсберг под свой контроль, а моей империи этот «город королей» необходим, в том числе и как незамерзающий порт, то Курляндия не может стоять между русскими землями. В принципе, кроме как Кенигсберга, мне особо от Пруссии ничего и не нужно. Я даже готов к тому, что Восточная Пруссия будет сильно урезана в размерах. И готов пойти на единую границу с Пруссией. Если при этом Фридрих оттяпает некоторую часть Польши, так еще лучше. Пусть поляки направят все свое негодование в сторону прусского короля.
— Ваше Императорское Величество! — Эрнст Иоганн Бирон достаточно низко поклонился.
— Что ж, и я рад Вас видеть, герцог! — ответил я учтивостью с притворной улыбкой.
— Герцог? — переспросил Бирон.
— Именно! — уже более жестко говорил я. — Вы отправляетесь завтра же в Курляндию и заявляете о своих попранных правах. Россия поддержит. Тем более, что в Либаве стоят русские полки. Как именно Вы станете герцогом, думайте! Вероятно, следовало бы провести выборы, как ранее, или узурпируйте власть. Но, любезный Эрнст Иоганн, поймите правильно, в ином случае, кроме как Ваше становление герцогом, Вы просто не нужны России.
— Я понял! — после некоторой паузы, когда у Бирона играли желваки и он сдерживался, ответил некогда всесильный фаворит.
— С Вами отправится мой человек — господин Грановский. И не дай Бог, что с ним что-то случится! — сказал я жестко, при этом, не меняя улыбку на своем лице. — При этом, я не бросаю Вас в бой без оружия. Грановский будет распоряжаться весьма внушительной суммой денег для подкупа кого нужно, или на знаки внимания от Вашего имени. Но, уверен, мне не стоит учить такого маэстро интриг, коим Вы являетесь.
Бирон поклонился, мы перекинулись парой незначительных фраз, так, лишь для публики и, улыбаясь, бывший всесильный фаворит, удалился. Он ушел, чтобы окунуться, наконец, в реку придворных и притворных игр. Многие увидели Бирона, приняли во внимание наше с ним благодушие, сейчас робкие, но настойчивые попытки общения двора с ранее опальным герцогом, растопят лед страха не то, чтобы заговорить с Эрнстом, но даже смотреть в сторону Бирона.
Потом еще поздравления, и еще, еще… утомительно это. Настолько устал, что, казалось, еще больше, чем мне предстоит утомится от предстоящей дороги.
— Ваше Императорское Величество! — ко мне подошел слащавый типчик.
Вот почему поляки завсегда такие… возвеличенные сарматы, как они о себе думают. На самом же деле — это не что иное, как проявление спеси и гордыни.
— Пан Чарторыжский, а представьте мне того молодого человека, что недавно был с Вами в компании, а сейчас мило беседует с дамами! — сказал я, силясь понять, тот ли это персонаж, о ком я подумал.
— О! Ваше Величество! Это мой родственник и, уверен будущее Речи Посполитой! Станислав Август Понятовский! — торжественно говорил польский посол, который прибыл только два дня тому, как раз на коронацию.
Сердце екнуло? Нет! Молоденький, совсем еще мальчик, Станислав казался несерьезным, поверхностным. Интересно, а в той истории он таким же был и Екатерина влюбилась в такого… несодержательного юношу? Хотя они должны были познакомится лет на пять позже.
— Я рад быть представлен Вам, Ваше Императорское Величество! — пытался расплыться в улыбке Понятовский.
— Отойдем, Станислав! — безапелляционно сказал я и сам сделал несколько шагов в сторону.
— Ваше Величество? — удивленно промямлил Станислав Август.
— Историю с Замойским помните? — прямо спросил я. — Так вот, ясновельможный пан Понятовский, так, по-моему следует обращаться к знатным шляхтичам, на шаг приблизитесь к моей жене и я уничтожу Вас. Вместе с тем через два-три месяца буду ждать у себя для разговора о будущем Вашей родины.
Станислав был ошарашен таким общением со мной и даже не скрывал этого, хлопая ресницами настолько часто, что в какой-то момент я даже поверил, что как в одной песне из будущего, он посредствам подобного моргания взлетит.
Глупость, конечно, не нужная глупость. Так общаться не следовало. Это усталость. Но и пусть Понятовский, вместе со своими кузенами Чарторыжскими более тщательно продумывают модель поведения со мной. А я в следующий тоже поведу себя нелинейно. Не хотелось бы, чтобы мои поступки и слова становились предсказуемыми, нечего облегчать работу иностранным посольствам, да и свои пусть в напряжении будут. Главное с этой «нелинейностью» не переборщить и не стать в глазах общества сумасбродным идиотом. Хотя тот поступок, который я предполагаю совершить уже завтра, может говорить и об некотором помешательстве.
Нужно еще Шешковскому сказать, чтобы присматривал за Понятовским. И вообще сто это было? Ревность? Не знаю! Но та Катерина, которую сейчас отыгрывает моя жена, вполне, за некоторым весьма важным
